— Г-н Ластов… — прервала его швейцарка и, потупившись, смолкла.

— Что вы хотели сказать?

— Ах, нет, нет…

— Не бойтесь, говорите.

— У вас здесь две комнаты?

— Две, или, вернее, полторы: эта да вон спальня, которая вдвое меньше.

— Если вы уже так снисходительны, что хотите оказать помощь бедной девушке, то к чему вам входить еще в лишние расходы? Покуда не сыщется для меня подходящего места, я могла бы пробыть у вас?.. Ластов нетерпеливо повел плечом.

— Да нет, вы не опасайтесь, что я стесню вас! — поспешила она успокоить его. — Вы даже не заметите моего присутствия: я устроюсь в прихожей, спать буду на полу, а при вас и входить сюда не стану. Как же зато будет у вас здесь все чисто, светло — что твое зеркало! Ни пылинки не останется. Понадобится ли вам зачем в лавку, письмо ли снесть — я всегда под рукой, лучше родной матери буду ходить за вами. Ах, г-н Ластов, оставьте меня у себя? Вам же лучше будет!

Учитель угрюмо покачал головою.

— Нет, Мари, вы знаете, что может выйти из такого близкого сожития молодого мужчины и молодой женщины, особенно если они еще неравнодушны друг к другу. Конец всегда один, весьма неутешительный, и именно для вас, женщин.

Девушка сложила с мольбой руки.

— Да чего же вам наконец от меня?.. О, Боже мой! — залилась она вдруг слезами. — Он только представлялся, он ни капельки не любит меня! Куда я денусь, где преклоню свою бедную, одинокую головушку? Нет, вон отсюда, куда-нибудь…

Эксцентричная швейцарка бросилась к выходу, схватила с полу узел и собиралась выбежать опрометью за дверь.

— Мари! — воскликнул Ластов. — Что ты? Куда ж ты пойдешь? Положи вещи!

Девушка послушно опустила узел на пол.

— Подойди сюда! Она подошла.

— Садись!

Она села. Он поместился рядом и взял ее за руку.

— Слушай меня внимательно. Жениться на тебе я не могу — хотя бы уже потому, что ты иностранка, а я женюсь не иначе, как на русской.

— Я это очень хорошо понимаю… Где же мне, простой, необразованной девушке?.. Да ведь я на это никогда и не рассчитывала. Одно было у меня на уме: что я люблю вас, люблю как жизнь, более жизни своей, что без вас мне и быть нельзя. Не убивайте же меня своим небреженьем, Бога ради, голубчик вы мой! Помилосердствуйте…

Она скатилась на пол, на колени и припала лицом к дивану. Ластов хмурился, откашливался, закусывал до крови губу.

— Нет, Мари, этому не бывать, этого нельзя. Он выглянул в окно.

— На дворе совершенно стемнело, квартиры тебе сегодня уже не приискать. Эту ночь ты можешь провести здесь, на диване; за безопасность твою и охранность я ручаюсь своей честью; ты будешь как в отчем доме. Завтра же мы отправимся вместе на поиски квартиры.

Мари не осмелилась возражать. Покровитель ее вышел в переднюю.

— Анна Никитишна, поставьте-ка самовар, да в булочную сходите.

— А хлеба на двоих?

— Да, барышня проведет у нас и ночь, вы постелите ей потом в кабинете.

Старушка и рот раскрыла, не зная, верить ли своими ушам. Жилец уже вошел к себе.

— Чем бы позанять тебя? — говорил он приунывшей гостье, оглядываясь в комнате. Взоры его остановились на пейзаже, представлявшем Интерлакен. — Да! Вот полюбуйся.

Он взял свечу и осветил картину.

— Узнаешь?

— А, наш городок! — радостно воскликнула Мари, вскакивая с дивана. — Наша чудная Юнгфрау, а тут и отель R… Да это кто ж такое, под деревом? Словно я?

— Ты и есть. Значит, схоже?

— Как же не схоже! Такая же круглая… Но как, скажите, я попала сюда?

— Очень просто: я набросал твою фигуру, черты твои в альбом; знакомый мне художник списал тебя, по моей просьбе, с эскиза на картину.

Светлая надежда загорелась в глубоких, темных глазах девушки.

— Так вы меня все же когда-нибудь да любили?

— Теперь веришь?

Он хотел отчески поцеловать ее в лоб; но она глядела на него таким полным взором, с такой сердечною благодарностью и нежностью, что его передернуло, и он не исполнил своего намерения. Присев на корточки перед столом, он выдвинул ящик и достал оттуда пачку тетрадей.

— Мне время заняться, — сказал он, — так вот тебе от скуки несколько альбомов, тут всякие виды: прирейнские, неапольские, есть и ваши швейцарские.

Мари положила тетради себе на колени и, как по заказу, с тупым равнодушием стала перелистывать их. Ластов засветил другую свечу, взял со стола какую-то книгу, карандаш и расположился в противоположном углу дивана. Напрасно поднимала на него молодая девушка свои большие, томные очи, — он, казалось, забыл даже о присутствии ее, по временам делал карандашом пометки на полях книги, потом весь погружался опять в содержание ее.