— Ночью придешь ныне, а, Филиппушка?

— А это уж какую ночку бог пошлет… Ежели темную, то жена не увидит пропажи…

Шушукающиеся между собой женщины прыснули со смеху. Но никто не обратил на них внимание, все бросились к реке, чтобы помочь вытащить на берег приближающуюся лодку.

Никита места себе нигде не находил — его тянуло на улицу, но признаться дедушке открыто боялся. Вот сейчас все дома: дедушка перед порогом насаживал на лопаты черенки, мать замешивала тесто. Мука давно кончилась, и до нового урожая придется печь хлеб из чего придется: из лебеды, березовых сережек, картофельной шелухи…

— Можно, я к батюшке схожу? — не вытерпел мальчик. — Он просил зайти, иконы почистить.

Видман промолчал, только искоса взглянул на внука. Мать же обрадовалась, похвалила:

— Ко святому делу, сынок, стремишься, молодец!

Отец Иоанн нравился Никите — читать его научил. Батюшка все знает, в разных краях бывал, раньше в Нижнем жил, а вот в прошлом году в Сеськино приехал. Никита впервые его увидел в церкви, куда он с матерью к заутрене пришел. Стояли они впереди всех, у алтаря. Батюшка подозвал Никиту к себе, сунул в руки зажженную свечку, сказал назидательно:

— Сначала, сын мой, тебе причаститься надо.

После службы батюшка опять обратился к Никите:

— Приходи ко мне домой, сынок. Там боговерованию тебя научу по-настоящему.

… В церкви батюшки Иоанна не оказалось. Никита заглянул в просвирочную, святой отец частенько наведывался туда пробовать красное вино. Навстречу мальчику темной тенью вырос незнакомый монах.

— Кто такой? — сердито спросил он.

— Да то сиротиночка, душа безвинная, — поспешил на защиту Никиты отец Иоанн. Он сидел за столом, с рассеянным видом катал меж пальцев какие-то камушки. — Садись, чадо, да послушай. А ты, Гавриил, — обратился он к монаху, — для просветления разума что-нибудь из Евангелия нам почитай.

Монах своим острым, как лезвие, взглядом пронзил Никиту, потом широко улыбнулся и сел за стол. Достал из-под полы своей рясы сверток, развязал. Там оказался большой шуршащий бумажный лист. Протянул его Иоанну, сказал сухо:

— Вот, прочти. Дороже Евангелия будет.

Отец Иоанн подвинул поближе к монаху сальную свечку и сказал:

— Со слепыми глазами какое уж чтение… Как-нибудь уж ты сам, Гавриил.

Монах стал читать так, словно прислушивался к словам, любуясь собственным красивым голосом: «Пришли времена положить конец издевательствам князей да епископов. Забыв о прощении моем, на Россию-матушку одни несчастья навлекли. Куда ни пойдешь, куда ни глянешь — целые племена и народы сиротами остаются, как обездоленные матери без детей, без любимых чад своих…»

Глаза у монаха сверкали злобным огнем, голос звучал набатом: «Князей на суд призову, пусть мое пресветлое имя царское не поганят… Я, император Александр I, всем сердцем и душою болящий за свой народ…»

— Покажи-ка сей указ царский? — не выдержав, встал со своего места отец Иоанн. Бумагу, которую протянул ему монах, он приладил возле пылающей свечки. Глаза его заскользили по написанному. Наконец он перевел дух и строго произнес: — Указ сей не царский вовсе. Это ты сам его сочинил, вот что я тебе скажу. Царские указы не такие, милый. Я их видел у архиепископа Вениамина, знаю.

— Тогда какие же они, скажи? — буркнул сникший как-то сразу монах. — Выходит, ты не веришь самому императору? Эх ты, святой отец! А еще спасителем эрзян считаешь себя. А ты разве не видишь, какую смуту инородцы поднимают? Почему ты противников Бога не коришь, не проклинаешь?

Поп погладил густую свою бороду и тихо сказал:

— Чего ты от меня хочешь, Гавриил?

— Солдат из Нижнего призови, чтоб покончить с язычниками.

— Думаешь, эрзяне тебе в спину вилы не воткнут? Подумай об этом, Гавриил.

Монах заметался по сторожке волчком, попавшим в капкан. Наконец, что-то бормоча, выбежал на улицу. Отец Иоанн встал со своего места, подошел к мальчику и, обняв его за плечи, ласковым шепотом стал учить Никиту:

— Ты гляди, чадо, с закрытым ртом ходи, помалкивай. Ты ничего не слышал здесь. Мы просто Святое Писание читали. Понял?

Никита словно и не слышал его вопроса. На его лице отражались удивление и страх. Он тихо спросил:

— Батюшка, а кто ж у нас в Сеськине главнее, ты или мужики?

Иоанн укоризненно покачал головой:

— В селе нашем, чадо, как и на всей земле нашей, главнее и важнее всех Господь Бог наш. Он на небе людей сотворил и спустил на землю, теперь ими управляет, судит и испытывает. Он наш Спаситель, Покровитель и Судья.

— Главнее даже наших эрзянских богов, да?

— Конечно, Никита.

— А вот и обманываешь, батюшка! Сильнее эрзянских богов нет никого.

Вид у батюшки стал грозный, он уже не гладил Никиту по плечам, а сердито спросил: