— Денежками ему плати, хлебушком и людской силушкой… Целую зиму наши монахи храм подымали в нижегородском кремле.

— И у меня с губернским начальством нелады, — раскрыл свою душу и князь. — Руновский прислал мне письмецо, где стращает судом великим. Беглых, дескать, много собрал… Что я, виноват что ли, раз бегут от хозяев? Лысково — мешок денежный, село надежное. Рабочих рук не хватает. Не стану их привечать — разбойничать пойдут по дорогам…

— И то верно, князюшка! Господь тебе поможет, и все встанет на свое место, — поддержал собеседника Корнилий.

— Мною привезенный язычник у тебя живет? — наливая в чай вино, спросил Грузинский.

— Куда он денется! — встрепенулся игумен. — Кузьму Алексеева в храм божий водим, пред иконами на колени ставим, чтоб прощения у Господа просил.

— Покорился аль нет? — раскрыл рот князь. Он этого человека лично дважды в острог отправлял, видел, что железный стержень внутри у него, не согнешь.

— Увы, упорствует! Да куда он денется? Крещеная ведь душа, этот Алексеев, только крест-то у него в груди поперек стоит! Ничего, мы поправим!

Домой Грузинский уехал поздним вечером. Корнилий прикорнул на кровати, думая о том, как обманывал, бывало, свою братию. Монахи усердно копили деньги, добывали разными путями: нищенствовали, неустанно работали, перевозили людей на паромах через Волгу, пошлину за базарные места брали и прочее. Монахи, понятно, думали: всё в казну монастырскую идет. Их игумен — чистейшая душа. А он, Корнилий, много тех денег в Нижнем на золото обменял…

«Господи, прости мя», — вздохнул тяжко игумен. Бог ему все простит, он уверен.

И увидел он сон. Шагает как будто с Кузьмой Алексеевым по берегу Волги, а навстречу монах и говорит им: «Расставайтесь, покуда грехи ваши не приметил Господь». И тогда Корнилий стал оправдываться: «Немножко я помучаю Кузьму, а потом пусть Вениамин возьмет его для допроса». Сказал это и оглянулся на Алексеева, а вместо того — крутой бережок да бьющие в глаза синие волны…

Проснулся Корнилий в горячем поту, а в правом боку — острая боль.

Мутные и холодные волны могучей реки весной хозяйничали в Лыскове зачастую. Вот и ныне они затопили нижнюю улицу, ближайшую к Волге. По ней плыли бревна, солома, обломки досок и прочий мусор. Люди на лодках и лодочках, на плотах и плотиках, как могли, спасали нажитое.

Стоя на крыльце своего особняка, Строганов ругал управляющего:

— У, морда, ты все мое добро на ветер пустишь! Сколько раз тебе твердил: соль на верхние склады перегрузи! Не послушался, стервец, платить за убыток будешь!

Поднялся бы более громкий скандал, да тут на крыльцо купчиха ястребом вылетела. На ней желтый сарафан и коротенькая дубленка, на ногах такого же цвета сапожки.

— Что толку в вашей ругани, балбесы! Пока вы тут глотки дерете — остальное потонет. Ступай, — повернулась она к управляющему, — бери мужиков и спасай, что еще можно!

Жигарев тут же повернулся и побежал в сторону амбаров, где суетились работники. У Силантия Дмитриевича в груди захолонуло, разлилось приятное тепло. Славная женка у него, что ни говори. Всегда его спасает! Мимо ее острых, строгих глаз и соринка не проскочит. Только по одним лысковским конторам за день по пятьдесят раз сто слуг проходят. Каждому надо дать дело, проверить результат, каждого накормить-напоить, все ссоры-раздоры уладить. Самолюбивая купчиха крепко держала ключниц, конюхов, приказчиков. Сама нанимала бурлаков — их лямки примеряла…

Орина Семеновна четко знала, что у нее в сусеках и амбарах лежит. Знала, куда залежалую муку сбыть. Снегом и льдом вовремя набивала погреба, где держала коровье масло, творог, сыр. Если что прокисало и портилось, то и тут по-хозяйски поступала — раздавала монастырям и нищим.

Регулярно пересчитывала кадушки, которые были переполнены квашеной капустой, солеными арбузами и рыбой. Лично перебирала сухие груши, сливу, малину, изюм, орехи, свежие яблоки, репу, редиску, лук, чеснок. И в винный погреб залезала даже — как там винцо, не прокисло?

Сейчас, отчитав двух драчливых петухов — мужа и любовника, поспешила в амбары, где хранились шкуры всякие: беличьи, куньи, лисьи, ондатровые, медвежьи… всех их поштучно аккуратненько подсчитала, записала в отдельную амбарную книгу. Убедившись, что все в порядке, поспешила дальше. Рыболовам наказала, чтоб сети и неводы опускали в реку — в половодье рыба у берега плавает. Затем пошла понаведать рыбные погреба. Там кипела работа. Десяток могучих парней выкатывали огромные бочки с селедкой. Работницы, которым она «топила» вчера «березовую баньку», вешали под навесом на мочальных веревках лещей, тарань и множество другой речной мелкой рыбы для засушки.