– Там будет креативно.

– Нас могут увидеть. А здесь дверь можно запереть.

– Чего ты боишься? Нигде уже нет ни души, а сторожа в своей будке телик смотрят, они туда не сунутся. Мне надоело в кабинете. Пойдем.

Он взял ее за руку и повлек по коридору. Она упиралась, но лишь слегка, для вида. Ей нравилось, когда он приказывал, когда вел себя с ней по-хозяйски. Это было в ее глазах самым достоверным подтверждением его внимания и заинтересованности в их союзе. Собственно, эту черту в Болотове она и ценила особенно – способность быть властным, умение управлять жизнью. Повышение в ранге до гендиректора фабрики стало лишним доказательством его состоятельности.

Они пришли в цех тестирования презервативов. Главным оборудованием здесь были три круглых стола-барабана, вокруг каждого из которых стояло по несколько стульев. На поверхности столов, ближе к краю, были приделаны вверх торчмя фаллоимитаторы – стальные округло заканчивающиеся цилиндры с габаритами среднего члена. Работницы фабрики, сидевшие во время смены на стульях вокруг крутящихся столов, натягивали на эти гладкие, отполированные до блеска цилиндры-фаллоимитаторы готовые презервативы, затем, пока стол поворачивался, на цилиндры подавался электроток, и если презерватив был с пробоиной, то приборы фиксировали дефект. Следующая работница, к которой после поворота стола попадал подобный презерватив, снимала его с фаллического цилиндра и отбраковывала. Но это было редкостью, в основном презервативы оказывались годными и их отправляли на конвейер упаковки.

К такому-то столу и привел Болотов Ксению. После кратких ласк и поглаживаний он велел ей встать лицом к столу. Она сначала оперлась руками о сам стол, но тут же переменила положение рук, распростерла их и взялась за ближайшие два стальных цилиндра. Ситуация показалась ей забавной. Прохлада металлических фаллосов в ладонях контрастировала с температурой члена Болотова, в этот момент уже вошедшего в нее сзади. Вот уж не ожидала от своего кавалера креативности в этой сфере.

Впрочем, все это продолжалось совсем недолго. Как всегда у Болотова. Но Ксения решила для себя, что это ерунда. Она повидала парней сильных по сексуальной части, но не способных на долгие отношения, либо не способных пробиться в жизни. И то и другое было неприемлемо для девушки, решившей остепениться и завести семью и детей. Быстро кончив, Болотов, однако, на сей раз не стал, как обычно, равнодушен и не прекратил своих ласк. Ксения с радостью подумала даже, что необычная обстановка воодушевила его на большее, чем один стремительный раз. И успела укорить себя в том, что сама раньше не догадалась предложить какие-то необычные обстоятельства для секса. Конечно, мысленно поправила она себя, это правильная стратегия – представать перед тем, кого наметила себе в мужья, не очень-то искусной в сексе, то есть добродетельной. Но, наверное, подумала Ксения, не стоит делать это чересчур старательно.

Ксения уже была вся в предвкушении второго, пусть и короткого, но зато второго раза и, выгнув спину, приблизила свои ягодицы к паху Болотова, но, коснувшись его и поводив попой туда-сюда, вынуждена была констатировать, что дело безнадежное. Чего же ему тогда надо?

Она обернулась через плечо и увидела, что Болотов блестящими глазами смотрит на ближайший торчащий из стола металлический цилиндр.

– Давай ты теперь сядешь на него, – сказал он, чуть ли не пуская слюни. – А я буду поднимать и опускать тебя, пока не кончишь.

– Ты с ума сошел? Я себе там все порву этой железякой.

– Ну тогда просто сядь и посиди. А я включу барабан, и ты будешь кружиться, как на карусели.

– Я уже вышла из того возраста, когда на карусели катаются. И здесь не кони, чтоб на них кататься.

– Кони-кони. Это кони для взрослых девочек.

– Ага, а ты не забыл, что когда включается поворот стола, на эти хрены электричество идет? На фиг, на фиг – меня электрошок внутриматочный как-то не заводит.

Как Болотов ни упрашивал ее посидеть (хотя бы без катания по кругу), Ксения не согласилась. Она отказала по возможности ласково, и вроде бы он не обиделся.

* * *

Виталий Кутыкин посмотрел вслед девушке, которая была неприятно удивлена явным пренебрежением с его стороны, и побрел дальше, весьма довольный собой.

Оставив позади книжный магазин «Библио-Глобус», писатель медленно миновал подворотню, что вела ко входу в музей Маяковского.

Правее арки, утопленный в стену, располагался гранитный бюст поэта-самоубийцы. Скульптор сумел передать обреченность, под знаком которой жил Маяковский и которую этот необузданный мастер слова вполне осознавал, так что памятник даже ярким летним днем не добавлял прохожим оптимизма, а уж поздним вечером производил впечатление и подавно угнетающее. Угрюмое каменное лицо в нише стены, выхваченное из вечернего мрака направленным лучом подсветки, порождало образ мурены, которая выставилась из своей норы в ожидании, не проплывет ли мимо неосторожная рыбка.

Настроение у Виталия изменилось. Не то чтобы Кутыкину хоть когда-нибудь, хотя бы во времена восторженной юности, нравились стихи Маяковского и он близко к сердцу принимал трагический конец знаменитого таланта, просто Виталий мнил себя равным титанам русской словесности и поэтому имел привычку примерять их судьбы к своей жизни. Напоминание о стихотворце, который дорого заплатил за сотрудничество с властью, было сейчас совсем некстати. «У меня другой случай, – мысленно поспешил откреститься от коллеги Кутыкин. – Этот лох верил, что Кремль ведет страну к светлому будущему, а мне надо просто профессионально выполнить рекламный заказ. Какая разница – Кремль, Макдональдс, Кока-Кола…». Однако в голове писателя мелькнула мысль, что дело не только в вере или безверии в благие помыслы заказчика, а в чем-то другом, в каком-то более существенном подвохе, связанном с кремлевским контрактом, но разбираться со всем этим ему не хотелось.

«Да подумаешь – сценарий!» – бодрясь, пробормотал Кутыкин себе под нос, а сам тем временем опять с тоской подумал про миллион (или даже два миллиона) долларов в виде квартиры, которую он уже вроде бы получил, но которой может вмиг лишиться из-за того, что понятия не имеет, каким должен быть заказанный ему сценарий. «Ничего-ничего, слпим мы эту байду», – еще раз уверил себя Кутыкин. Затем он косвенно все же сформулировал для себя, какой подвергается опасности: «И это никак не повлияет на мое настоящее творчество».