Ее слова встретили жалобные стоны протеста. Сарин подхватила свой сайр и возобновила урок.

– Завтра они и пальцем шевельнуть не смогут, – с довольной улыбкой произнесла Сарин.

– Вы утверждаете это с таким жаром, госпожа, что можно подумать, будто вам их страдания доставят удовольствие. – Эйш слегка пульсировал в такт словам.

– Им пойдет на пользу. Здешние женщины настолько изнежены, что не знают неприятностей посерьезней укола иглой.

– Очень жаль, что я пропустил занятие. Я не видел Чей Шан много лет.

– Ты о нем знаешь?

– Я многое повидал, госпожа, – ответил Эйш. – Сеоны живут долго.

Сарин кивнула. Они брели по улочке Каи, а на горизонте вздымалась огромная стена Элантриса. Завидев платье придворной дамы, десятки уличных торговцев наперебой расхваливали свои товары. Каи существовал, чтобы тешить любую прихоть знати: золоченые кубки, пышные наряды – все привлекало к себе внимание. Но сегодня принцессу мутило от роскоши.

Как она понимала, торговцы остались единственными представителями среднего класса Арелона. В Каи они выслуживались перед Йадоном, пытаясь снискать его милость, а если повезет, и титул, за счет конкурентов и собственного достоинства. Арелон быстро превращался в страну коммерции, где удача приносила не только богатство (а провал – бедность), но от дохода зависело, сохранит ли человек свободу или попадет в рабскую зависимость.

Сарин отмахивалась от торговцев, хотя ее отказ их не обескураживал. Девушка вздохнула с облегчением, когда наконец они завернули за угол и перед ними возникла кораитская часовня. Она подавила желание пуститься бегом, спокойным шагом дошла до просторного здания и проскользнула в дверь.

При входе принцесса положила несколько монет – остаток привезенных из Теода денег – в ящик для пожертвований и оглянулась в поисках жреца. В часовнях она всегда чувствовала себя как дома. В отличие от дереитских церквей, аскетически обставленных и украшенных щитами и копьями, в храмах Корати царила непринужденная атмосфера. На стенах местами висели циновки (скорее всего, пожертвования пожилых прихожанок), а под ними стояли комнатные цветы, на которых с приходом весны уже начали набухать бутоны. Потолок был плоским и довольно низким, но широкие окна придавали помещению простор.

– Здравствуй, дитя, – произнес сбоку голос.

Жрец Омин стоял у дальнего окна, оглядывая город.

– Здравствуйте, отец Омин, – ответила с поклоном Сарин. – Я не помешаю?

– Конечно нет. – Он жестом подозвал ее поближе. – Как твои дела? Я не видел тебя на вчерашней проповеди.

– Простите, святой отец. – Принцесса покраснела. – Мне было необходимо появиться на балу.

– Ах так… Не вини себя, дитя. Общение и новые знакомства тоже важны, особенно когда оказываешься в незнакомом городе.

Улыбаясь, Сарин прошла между двумя рядами скамей и присоединилась к невысокому жрецу, стоящему у окна. Его маленький рост обычно не бросался в глаза; Омин соорудил перед скамьями возвышение, и когда произносил проповедь, его рост было трудно определить. Но, стоя рядом, принцесса ощущала, что возвышается над ним, как башня. Даже для арелонца он считался коротышкой, а Сарин едва доставал до груди.

– Тебя беспокоит что-то, дитя?

Омин имел обширную лысину и одевался в свободную мантию, подпоясанную белым кушаком. Кроме ясных голубых глаз, единственной его примечательной чертой оставался висящий на шее зеленый амулет Корати, вырезанный в форме эйона Оми.

Он был приятным человеком – чего Сарин не могла сказать про многих служителей бога. В Теоде встречались церковники, которые не раз приводили ее в ярость. Но Омин отличался вдумчивостью и отцовской любовью к прихожанам, хотя порой разговор с ним оказывался трудной задачей, поскольку жрец отличался привычкой неожиданно погружаться в свои мысли. Иногда он становился настолько рассеян, что мог молчать несколько минут, прежде чем вспоминал, что собеседник ждет его ответа.

– Я не знаю, к кому еще обратиться, отец, – произнесла Сарин. – Меня ждет обряд: Кручина вдовы, но никто не хочет толком объяснить, что это такое.

– Ах, – качнул блестящей лысиной Омин. – Новичку наши обычаи могут показаться непонятными.

– Почему мне никто не расскажет?

– Это полурелигиозная церемония, которая осталась от правления элантрийцев. А разговоры о великом городе в Каи обходят стороной, особенно верующие.

– И как мне узнать, что делать?! – с негодованием спросила принцесса.

– Не расстраивайся, дитя, – ласково успокоил жрец. – Табу держится в силу привычки, а не уставом церкви. Не думаю, что Доми станет возражать, если я удовлетворю твое любопытство.

– Спасибо, отец, – облегченно выдохнула Сарин.

– Поскольку твой муж умер, от тебя ожидают открытых проявлений горя, иначе люди подумают, что ты его не любила.

– Но я его и вправду не любила! Я даже его не знала!

– Тем не менее приличия требуют от тебя проявлять Кручину. Чем суровее испытание налагает на себя вдова, тем сильнее она показывает, как уважала и ценила покойного. Обойтись без Кручины, даже приезжей, считается дурным тоном.

– Но разве это не языческий ритуал?