– Все может быть, – тускло произнес он.

– А ты ей не звонил?

– Хотел, но…

– И не надо. Если она… словом, она сама должна тебе позвонить. А так – только нервы трепать. По себе знаю.

– Ничего ты еще не знаешь, – Ангелина не ответила и отвернулась.

Фура шла ходко, часть шоссе, проходившая через Рязанскую область, еще была сравнительно свободна. Он изредка поглядывал на часы, прикидывая, что эдак после обеда, часам к трем сможет добраться и до первопрестольной. Если конечно, он, как у Иркутска, не налетит на крупную аварию. Он обернулся на Ангелину. Девица устроившись на соседнем сиденьи, тихонько напевала какую-то песенку. Егор хотел сказать ей что-то, насчет дневного облика «ночной бабочки», но не успел. Краем глаза заметил старую облезлую легковушку, болтавшуюся по шоссе из стороны в сторону. Это раньше он бы предположил пьяного водителя. Но теперь…

Он резко вывернул руль в сторону, стараясь избежать лобового столкновения: Ангелина не была пристегнута, сколько он ни просил. Старые «Жигули», которым давно место на свалке, снова резко дернулись в его сторону, так и норовя атаковать фуру.

– Держись, – выкрикнул он, начиная тормозить. Столкновение было неизбежным. Легковушка в последний момент затормозила, ударилась в борт «Исудзу» и замерла.

– Сиди здесь и не высовывайся, – приказал он девице, потиравшей ушибленный лоб. А сам вытащил пистолет и медленно открыв дверь, спрыгнул на землю. Стал подходить к «Жигулям», держа оружие наготове. И в это время, к немалому своему изумлению, увидел в точности такой же ствол, направленный ему в живот.

– Стой на месте, герой, – донеслось с заднего сиденья. – Еще шаг и будем считать дырки.

Егор замер. С переднего сиденья донесся приглушенный всхлип.

59.

Следующим днем я отправился к Валерии. Телефон никак не отвечал, сообщая лишь, что абонент недоступен, я решил нанести визит лично.

Дверь она открыла. Долго смотрела на меня, но, наконец, пустила на порог. Так же, не проронив и слова, пригласила в гостиную. И села напротив.

Некоторое время мы сидели молча, просто глядя друг на друга. Наконец, я решился:

– Валя, я хотел бы поговорить о твоей…

Она напряглась, я немедленно смолк.

– Если ты пришел только за этим, то лучше уходи.

– Но ведь она же была твоей матерью…

– Именно что была! И очень давно. Я даже не помню, когда последний раз это было. Наверное, в памяти не сохранилось.

– Ну как ты можешь.

– Как видишь! Ты думаешь, почему я все время так далеко, все по заграницам мотаюсь или просто не добираюсь до Москвы. Да потому что она здесь. А когда она переехала в Сочи, начала там олимпиаду обустраивать, я сочла, что на этом все и успокоится, и я никогда больше ее не увижу. Ну разве по телевизору, в новостях. Потому и перестала их смотреть. Чтобы даже так… даже так… – она не выдержала и готова была расплакаться. Но взяла себя в руки. – От нее все бегут. Все. Даже Милена.

– Теперь они вместе.

– Ой, только не надо мне этих ля-ля. От нее самой наслушалась. Все эти телефонные беседы по часу, убеждения, да я плохая мамка, но я же мамка, ты же должна. Да ничего я ей не должна. Даже теперь.

– Может, все-таки попробуешь ее простить, – Валерия подошла ко мне вплотную, я ощутил на щеке ее легкое дыхание.

– Артем, ты зачем пришел? Если ради нее, тогда уходи немедленно. – я посмотрел на нее, но всей нежности, вложенной во взгляд, не хватило, чтобы растопить лед в ее глазах.

– Я соскучился по тебе. И к тому же мы вчера нехорошо простились, – взгляд помягчал, лед стал таять. – Я все это не мог носить в себе. Давай больше не будем, а? Я тебя очень прошу. Знаешь, ты последние дни… перед тем, меня так долго избегала. Я…

– Это из-за Милены. Ты никак не мог успокоиться.

– Но ведь ее больше нет, – я вздохнул. – Никого больше нет. Только мы одни. Знаешь, она просила, чтобы я никогда не терял тебя, и…

Ладонь звонко шлепнула меня по щеке. Первый раз в жизни Валерия подняла руку. Сделала это неловко, по щеке протянулась царапина от ногтя. Я коснулся пальцами щеки, на них осталась кровь.

Мы оба стояли и смотрели друг на друга, и каждый боялся нарушить тишину. Наконец, она прошептала:

– Прости, – я кивнул, не зная, что ответить. Подошел, но она отстранилась. – Прости, но я не могу. Нам надо расстаться. Хотя бы на несколько дней. Пока ты не перестанешь….

– Да сколько ж можно повторять! – взорвался я. – Она жизнью пожертвовала ради тебя. Она там осталась только потому, чтобы никогда больше с тобой не встретиться. Чтобы не мешать тебе. Она об этом со мной говорила в тот час. О том, что уходит. И она ушла. Конечно, охрана отстреливалась, но она же знала…. А ты… боже мой, как же ты жалка в своей бездушной ненависти. Сколько же ты будешь ее ненавидеть. И главное, ради чего? Ради чего, я спрашиваю. Просто потому, что когда-то она мешала тебе. Так нет ее, ни ее, ни твоей сестры. Тебе никто не мешает больше. А через минуту вообще никто не будет мешать.

Я вышел в коридор, надел туфли, сорвал с вешалки пиджак и вышел к лифту. Уходя, все же обернулся: Валерия стояла на прежнем месте, не пошевелившись. Взгляд бездумно устремлен в никуда. Вернее, в то самое место, где я находился минуту назад. Словно, я и не покидал ее.

Я остановился. Хотел вернуться. Но потом взял себя в руки и захлопнул дверь. Плюхнулся в «Фаэтон» и некоторое время приходил в себя, глубоко дыша, как рекомендовал мне учитель фехтования.

У Трубной я остановился напротив маленького кафе. Зачем-то купил газету, «Комсомольскую правду», сел за столик на веранде, под ярким голубым тентом, перечитывая заголовок, разнесенный, как обычно, во всю первую полосу: «День флага будет отмечать вся Россия!». Я и забыл о таком празднике. Двадцатого Денис Андреевич отправлялся поездом в Питер. Там он и должен был принимать участие в торжествах. Наше управление готовило ему информационную поддержку, приглашало представителей прессы множества стран.