Удивления от происходящего почти не было, казалось, в Москве и должны каждые два года появляться вооруженные люди, чтобы решать государственные проблемы. Да и сами москвичи, большею частью, относились к проблеме философски – повоюют и помирятся.

Оперман без проблем доехал до «Киевской», выбрался, огляделся. Площадь перед вокзалом бурлила своей привычной жизнью, ничто не напоминало о войне, разве что далекие автоматные очереди. К его удивлению, оцепления, преграждавшего кому бы то ни было путь к войне не было, посему он беспрепятственно прошел до гостиницы «Украина», что напротив Белого дома, через реку. А там было на что посмотреть. На мосту, в центре, располагался танк, как и показывали по Си-Эн-Эн, возле моста куча милиции, а подле нее уже собралась неимоверная толпа. В точности такая же у парапета на набережной Тараса Шевченко и на крышах соседних домов, и на балконах гостиницы, и в скверике, возле памятника кобзарю.

Близко к реке Оперман подходить не стал, удобно устроился на скамеечке и стал наблюдать. Народ собрался неугомонный, как и полагалось настоящим москвичам: если долго не стреляли, бегали к милиции, спрашивали, может, чем помочь. Некоторые пытались прорваться к танку, посмотреть или тоже поспрошать, один совсем было прорвался, да военные спохватились и выгнали. Но большинство, устав от наблюдения, шло к ларьку за пивом. Ларек этот – а цены там втрое против обычных были – в тот день озолотился.

Война протекала на редкость вяло, сторонам надоело затянувшееся противостояние, к этому времени продолжавшееся пятые сутки, если считать с момента указа о роспуске парламента, так что боевики и солдаты ограничивались автоматными перестрелками. Только раз около полудня, неожиданно ожил танк и шарахнул по Белому дому, в окно не попал, но его зато стали обстреливать из подствольных гранатометов. Выстрела три в ответ было, один ударил аккурат возле набережной, ухнув в воду. Толпа шарахнулась от набережной, но те, что посмелее немедля заняли освободившиеся места. Вскоре подъехал фургон с какими-то снайперами, человек пять, они проползли мимо народа, оцепления, доползли до середины моста и оттуда начали палить. Перестрелка усилилась, в кого-то из них все же попали, – буквально через пять минут приехала скорая ей никто не мешал, забрала раненого (толпа волновалась вовсю и давила на милицию) и умчалась. Бойцы поползли обратно, всосались в фургон и уехали, вскоре появившись на другой позиции, уже по ту сторону реки.

Народ прибывал и прибывал, уж и место особенно не оставалось, разве что для свадеб очищали. Ну это было святое. Когда еще и у кого будет свадебная фотография на фоне войны? Посему кортежи шли одни за другим.

К двум дня стрельба стихла почти совсем, стало скучно. Только дым еще клубился над Белым домом и то какой-то неубедительный. Многие, как и сам Леонид, не видя продолжения, стали собираться и уходить. И даже начавшаяся перестрелка одиночными почти у самых стен (а тогда Белый дом еще не был окружен нынешней жуткой оградой, и к стенам можно было спокойно подойти) – никого особо не взволновала. Война заканчивалась, на следующий день, пятого, объявили о капитуляции. Остальное можно отыскать в учебниках истории. Где, естественно, такие подробности не были предусмотрены.

– Вспоминаешь? – вырвал его из грез Слюсаренко. Леонид кивнул. – Но согласись, у нас тут война идет только по телевизору, вот разве что народ митингует. А у вас тогда, и в девяносто первом и в девяносто третьем, жутковато было.

– Это была гражданская война, – попытался оправдаться Оперман.

– Не думаю, что гражданские войны безопасней обычных.

– Авиация не участвует, – Виталию пришлось согласиться. – Но все же, хоть какой-то намек на войну был. Ведь сирены должны выть или что-то в таком духе.

– Скорее кто-то. Псы войны, – они посмеялись. – Нет, ничего не было. В четыре утра никто не тревожил мой сон. Узнал, когда проснулся.

– Ну а как узнал, все же екнуло что-то, ведь…

– Да, екнуло, – он пожал плечами и выудив из-под стола пачку «Мальборо», принялся ей играться, что выдавало невольное волнение. – Знаешь, когда включил телевизор, вернее, жена включила, она всегда так делает перед уходом на работу, все по всем каналам твердили о российской агрессия. Сперва я не понял, подумал, неужели ваши напали вообще на нас и сейчас, пока я кофе пью, российский десант высаживается в Киеве. А потом, как узнал, что война за Крым… странно, – он помолчал немного. – Вот не могу объяснить, что на душе стало. Тем более непонятно, если учесть, что в свое время, при Кравчуке, был записным патриотом, – Виталий снова взял небольшую паузу. – Понимаешь, такая ситуация. Я как услышал, что ваши стали Крым утюжить, подняли даже стратегическую авиацию, мне почему-то подумалось, ну наконец-то. Уж столько твердили, что русские начнут войну за Крым, столько стращали, а я вот проснулся, началась война, уж шесть дней длится, а ничего. Никакого протеста. Ни раздражения, что наши войска сдаются в плен охапками или бегут с позиций. После того, как вы уделали Грузию, нам только об этом и твердили. Подготавливали, что ли. Или сами не понимали, что каркали.

– Да нет, я думаю, у нас еще задолго до войны с Грузией началась охота за Крымом. И политики, вон наш мэр особенно, и писатели, все предрекали скорый переход Крыма в российскую вотчину. Ну а когда начался трындеж, что Россия встала с колен и все в таком духе, сам понимаешь. У одного издательства, без имен, даже серия вышла – все книги на подбор, сплошь война за Украину. То с США, то со всем блоком НАТО. Хоть плачь, хоть смейся. Особенно после недавних данных нашего же генштаба: дескать современная российская армия в условиях нынешнего убожества может дать достойный отпор странам, слабее Турции. То есть с Турцией исход войны еще не ясен, – он вздохнул. – Вот так-то.

– Я читал много подобных книг. Написано гадостно, конечно, но какой-то смысл в них есть.

– И какой же? – не выдержал Оперман. – Кроме пропаганды.

– Кроме пропаганды, я увидел веру в Россию, чего раньше не замечал, – брови Опермана невольно поднялись вверх, достигнув экстремума. – Понимаешь, раньше вашу страну не воспринимали всерьез. Никто, даже ее жители, не то, что страны золотого миллиарда, – он хотел возразить, но Слюсаренко не дал. – А сейчас Россия действительно немного окрепла, по крайней мере, закрепилась на своей позиции правопреемницы СССР. К тому же, стала для многих родиной, особенно, для тех, кто в ней, уже в России, родился. И им она нравится. Со всеми ее минусами, здесь им комфортно и именно здесь им хочется жить. Они ощущают ее частью себя. И пытаются как-то выразить это ощущение. Пусть этот гражданский пафос сливается с имперскими желаниями, но Россия, наверное, страна, не могущая быть ничем, кроме империи. Иначе она просто перестанет существовать. Так что граждане нашли себя в устремлениях Пашкова, а Пашков, наконец-то обрел нужных граждан.