– Напарник, мне кажется, что из-за этого подземелья, и всего, что в нем, наши с вашими передерутся сейчас.

А ведь прав янки. Схлестнутся тут сначала небольшие отряды с обоих берегов Эльбы. Затем подкрепление подоспеет. Англичане только того и ждут, судя по всему – тоже на нас свои отряды двинут. И начнется еще одна война, где мы уже против союзников прежних выстоять должны будем. Сколько лет она идти будет? Сколько жизней заберет?

Даже если сейчас американцы про бункер не узнают, или решат не связываться – так ведь наши инженеры эту махину скопируют, назовут, скажем шагающим танком «Товарищ Сталин», потом размножат его в количестве штук ста… Разве с такой силой не пойдет наш вождь распространять мировую революцию в отсталые капиталистические страны – во Францию, в Италию? Испанским коммунистам поможем. Там, глядишь, и Черчиллю его дивизии у границ припомним. Результат тот же будет – война на многие годы. Если бы комиссар какой эти мои мысли бы узнал – расстреляли бы в два счета. Но по мне – так лучше домой к семье вернуться, да родину заново отстроить, чем еще лет десять на войне провести. Для всех лучше, не только для меня. И для американца, и для англичанина, что в боевой готовности в своем полку стоит, готовый на нас двинуть, и для любого советского солдата.

– Ты прав, Стив, – говорю, – Лучше бы этот бункер мы бы вообще не находили. А теперь-то что делать?

– Есть, говорит мысль одна – пошли.

Заходим обратно в тоннель и приходим в зал, где два трупа лежит. Там уже проверилось немного – обе двери то нараспашку. Подводит меня американец к пульту, показывает на ряд кнопок возле того кресла, где немецкий офицер лежит.

– Я, говорит, немецкий почти не знаю, но некоторые слова на наш язык похожи. Не зря тут эти двое лежат – уж не знаю, что тут было, но явно у них приказ был взорвать все, чтобы ни нам ни вам не досталось. Вот эти две кнопки – красные, которые, по идее, должны все уничтожить. Может только танк этот, может вообще весь бункер. Только вот не знаю – успеем ли выбраться, когда их нажмем.

Понимаю, что Стив дело говорит, да только страшно. Нажмешь на красную кнопку и все – не дождется дочка папки с войны. Ни его, ни моя. Что мне тогда с того, что война кончится, если я ради этого погибнуть должен? С другой стороны-то, дети наши в мирное время жить будут – разве не ради этого мы под пули немецкие ходили? Может те малыши, что сейчас еще несмышленые, не хлебнувшие ни революций, ни гражданской, ни этой великой войны – может они, прожившие детство и взрослую жизнь без войны – совсем другими людьми будут. И жизнь их сейчас зависит от того, нажмем мы сейчас с американцем эти кнопки или нет.

Смотрю на Стива, а он фотографию опять из кармана достал, шепчет что-то. Потом на меня взглянул – по его глазам я сразу все понял.

Я на левую кнопку, он на правую, на «раз —два-три» вместе нажали.

Сирена завыла, красные лампы загорелись на стене. Одно понятно – сразу не взорвалось – ну мы тут, не сговариваясь, вместе к выходу и рванули. Как мы все эти коридоры, комнаты и тоннели пробежали даже и не помню. Вырвались на свет и еще по инерции метров сто пробежали, рухнули в листву – отдышаться не можем. Тут вдруг земля вертикально встала, меня подбросило, о ствол дерева так приложило, что дух вышибло.

Прихожу в себя – меня американец тормошит. Голова кружится, все плывет – встать пытаюсь, так ноги подкашиваются. Глянул в сторону входа в бункер – а там, как черти горох молотили – ни полянки, где рация стояла, ни дверей, ни тоннеля. Взрывами все перепахало – одни деревья поваленные. Теперь точно никто здесь ничего не найдет.

Поднялись мы, кое как, друг друга поддерживая, дошли до берега. Дальше ему налево, к броду, мне направо, в часть мою. По дороге еще договорились врать одинаково – дескать остались снаружи сторожить, остальные в тоннель вошли, видимо, что задели – тут и рвануло. Поди докажи, что это не так.

Постояли мы с ним на берегу еще минут десять, помолчали. Он бумажку достал, написал мне что-то, отдает.

– Это адрес мой. Вы как город отстроите, напиши мне. Приехать хочу посмотреть. Если приехать не получится – так фотографию пришли. Я тебе свой дом на фото пришлю. Так правильно будет. Чтобы наверняка.

– Обязательно пришлю. Дочке привет передавай. Пусть учится хорошо. И ей и моей еще новый мир строить.

Он кивнул и улыбнулся. Затем мы махнули друг другу рукой и разошлись.

Я посмотрел, как его фигура исчезает в тумане, а затем, пошатываясь, пошел в сторону своих.

Лэнс аккуратно вынул опасную бритву из бархатного чехла и начал медленно соскабливать пену с подбородка. Бритье было одним из многочисленных обязательных ритуалов, которыми он наполнил свою жизнь. Ежедневная правка бритвы вечером и ритуально-медленное бритье утром. Опасные бритвы не терпят суеты, а других бритв в городе просто не было. Даже эта была тщательно хранимой драгоценностью, которую, по чистой случайности, удалось выменять у одного из туристов. Во всем городе, к сожалению, в бритве нуждался только он, так что, случись что с этой – придется возвращаться к бородатому образу жизни, что означало сломать устоявшиеся годами ритуалы, что, в свою очередь, было чревато последствиями.

Закончив с бритьем и надев серый костюм-тройку – тоже часть ежедневных ритуалов – он подошел к окну, распахнул его и вдохнул сырой утренний воздух.

Свинцово-серое небо над городом навевало подозрения о грядущем дожде, но запах ветра подсказал ему, что впечатление обманчиво и зонт брать не стоит, а вот пальто не мешало бы накинуть. За ночь явно похолодало. Октябрь медленно вступал в свои права, нагоняя со стороны далекого моря влажный осенний холодный воздух.

Внизу, на набережной, учитель возился с небольшой группой юношей. Учитель уверенно стоял на воде, и вытаскивал за воротник одного из нерадивых учеников на берег. Как обычно – из десятка только один-два с горем пополам смогут освоить прогулки по волнам. Остальным промокшим юношам в ближайшей перспективе светила неделя постельного режима с температурой. Лэнс поежился, представив себе, каково было купаться в такую погоду, и закрыл окно.