Батареи топили плохо. Иногда казалось, что здание даже накапливало ночной холод так, что днем в нем было прохладнее, чем на улице.

Я надел на свитер еще и пальто, натянул перчатки и вновь подошел к окну. Сквозь черную сеть веток с остатками желтой листвы вдалеке проглядывала река.

Санаторий, находившийся на острове посреди реки, имел с берегом только паромную связь. Вопреки расписанию, паром категорически отказывался ходить два раза в день, и подплывал к острову только по вызову – когда у проживающего в санатории заканчивалась путевка. Так как санаторий, по советской привычке, жил строго определенными заездами, то все нынешние обитатели его появились здесь одновременно, и уехать, по идее, тоже должны были одновременно. Поэтому мне еще ни разу не удавалось увидеть грязно-белое пятно парома на волнах реки. Ни разу до этого момента.

С каким-то неожиданно-радостным волнением я наблюдал за приближающимся паромом. Что бы он ни нес на себе – это гарантировало хоть какое-то изменение в набившем оскомину заплесневелом постоянстве жизни санаторных обывателей.

Спустившись на первый этаж, я наткнулся на Петра Николаевича, мрачно восседавшего в инвалидном кресле, словно на троне. По слухам, обитатель кресла в прошлом был актером какого-то театра. Значимость театра и величественность ролей сильно зависела от степени дружественности отношений рассказчика с Петром Николаевичем. Бывший артист имел неприятную тенденцию отлавливать слушателей в фойе санатория и, прицепившись словно рыба прилипала, начинать жаловаться на тяжелую судьбу бывшей знаменитости, незаслуженно забытой неблагодарными зрителями. Я попытался было проскользнуть за спиной инвалида незамеченным, но слух у старика был не по годам хорош – моментально развернувшись в кресле тот воскликнул хорошо поставленным скрипучим голосом:

– А, Иван Михайлович, вечер добрый. Как вам сегодняшняя погода?

Погода уже вторую неделю царила на улице совершенно одинаковая – пасмурная, преисполненная туманами мерзость.

– Вечер добрый. Погода отвратительна, как всегда. Прошу меня простить, но я спешу встретить паром. Представляете – впервые за столько времени кто-то новый приезжает.

– Голубчик, все это суета сует. Вот поживете с мое. Меня, кстати с утра радикулит беспокоит. Видимо к перемене погоды. Боюсь, как бы дожди не зарядили. Я вот вчера Ирине Семеновне жаловался на суставы. Вы же знаете, у меня артрит. Так представляете, что она ответила?

– Боюсь даже предположить, – вздохнув, ответил я и с тоской поглядел на дверь. Паром уже должен был подойти к пристани. Жалобы актера на свое здоровье могли продолжаться бесконечно. Причмокивая губами и брызгая на собеседника слюной, он подолгу смаковал каждый очаг боли или беспокойства на своем немолодом теле, обвиняя всех окружающих докторов в некомпетентности. Избежать же своей порции жалоб не удавалось никому. Сбежав сейчас, я попал бы в черный список недослушавших, и скрипящая инвалидная коляска будет охотится за мной по коридорам уже вполне целенаправленно. В крайнем случае, если охота не удастся, старик встретит его на ужине – перед дверью столовой, сядет рядом, и весь ужин будет смердеть и брызгать слюной с кусочками пищи в чужую тарелку, в деталях описывая какой-нибудь приступ геморроя. Все возражения собеседника актер просто не слышал. Ему надо было либо не попадаться на глаза, либо получать свою порцию в режиме лайт, сразу как был отловлен.

Я прослушал лекцию о лечении артрита грязями, и рассуждения о том, что местные доктора в лице Ирины Семеновны ничего не смыслят в грязях. На мое счастье, в этот момент безнадежно скребя когтями по мрамору из дверей показался втаскиваемый на поводке скотч терьер, возглавляемый своей монументальной хозяйкой. Петр Николаевич заметно оживился и, громко воскликнув: «Анна Павловна! Как вам сегодняшняя погода?», – потерял ко мне всякий интерес и покатил ближе ко входу, специально наезжая колесом на провисший поводок, тем самым лишая даму собачкой возможности маневра, ибо хозяйка собаки давно значилась в списках тех, что часто сбегал от старика.

Воспользовавшись возможностью, я проскользнул к двери и выскочил в напитанный влагой и наполненный запахом осеннего тлена парк.

От пристани к санаторию шли две дороги. Одна покороче, но не асфальтированная, протоптанная просто в парке, видимо еще летом, многочисленными желающими посмотреть на реку. Вторая более длинная, дугой огибающая парк, но зато покрытая старым потрескавшимся асфальтом. Предположив, что новые отдыхающие, скорее всего будут с чемоданами, чьи колеса потребуют для себя все-таки более-менее твердого покрытия, я пошел по длинной дороге в надежде встретить их по пути.

Примерно на половине дороги, я догнал полковника. Как и любой не слишком умный служака, честно отдавший свой долг родине и не озаботившийся ни карьерой, ни связями, он дошел до звания подполковника, и был выдворен на пенсию вместе с последним повышением в звании. Родом Алексей Петрович был из Одессы, но не был в родных краях уже много лет, решив на пенсии обосноваться в Москве. В результате, рассорившись со всеми дальними родственниками и лишенный их поддержки, полковник пытался выжить в столице на одну военную пенсию, посвятив свою жизнь войне с многочисленными социальными и коммунальными службами. Видимо, чтобы передохнуть от Алексея Петровича, Собес и наградил его бесплатной путевкой в санаторий.

Ходил полковник всегда в старой, линялой, но еще весьма крепкой военной форме, и, кроме того, сохранил до сих пор свою офицерскую осанку, поэтому узнать его издалека со спины не представляло труда. Подумав, не срезать ли мне путь через парк, обходя вояку, чтобы избежать очередной нудной беседы, но, посмотрев на размокшую грязь между деревьями, я отказался от этой идеи, и, догнав полковника, поздоровался.

– Вечер добрый, Алексей Петрович.

– О, Ваня, добрый вечер, добрый. Куда спешите так?