Великие английские писатели XVI века выстраивали собственные биографии и произведения в соотношении с двумя полюсами личности. Их герои, с одной стороны, воплощают власть, но они же, с другой стороны, являются «чужаками», которых общество не принимает и преследует (еретики, дикари, предатели, любовники, вступившие в незаконную связь). Первая сторона личности подчиняет себе героев, но они осознают опасность, исходящую от другой стороны, им приходится пройти болезненный путь утраты собственной целостности. Таков Отелло, мучительно страдающий от уязвленного мужского самолюбия, и многие другие герои Шекспира. Наконец, персонажи Марло выступают как противники-слабой власти, неспособной подчинять себе. В конце исследования Гринблат приходит к выводу, что в XVI веке не происходит «явление личности, свободно постигающей собственную идентичность». Речь идет об искусственном формировании Субъекта в культуре6. Я не разделяю его чрезмерный пессимизм. На мой взгляд, Гринблат придает слишком большое значение теоретическим культурным оболочкам и принимает за одобрение молчание тех$ кто из осторожности или страха преследований не оставил никаких письменных свидетельств своего отношения к проблеме личности. Кроме того, он недооценивает значение обратного эффекта, вызванного ужесточением контроля над личностью. Были люди, провозглашавшие свою непохожесть на прочих и выступавшие против условностей, желая тем самым смягчить боль от ран, нанесенных им жизнью. Они не могли спрятаться за театральным занавесом, как великие английские драматурги, или за маской изысканных манер, как советовал Кастйльоне и его подражатели. Такие люди обжигали крылья, но продолжали горячо отстаивать свою точку зрения. Я расскажу о них в следующей главе.

XVI век вызвал цепную реакцию в написании автобиографий. Они, так же как письма и портреты, неоспоримо свидетельствуют о том, как возрос интерес к самонаблюдению и самоанализу7. Свою роль сыграли, конечно, и образцы прошлого, в частности «Исповедь» Августина, и развитие книгопечатания. Несомненно, сказался и бурный рост городов, в которых частная жизнь людей стала занимать гораздо больше места, чем раньше. Принято считать, что автобиографии писали в первуюочередь люди пуританского или протестантского вероисповедания. Но это не так — их писали и католические авторы, как, например, Игнатий Лойола или Святая Тереза. Чаще всего авторами автобиографий были люди знатные и состоятельные, но и простолюдины среди них не редки. Открывают бал в 1500 году итальянцы: хвастун Челлини идет бок о бок с аптекарем Лукой Ландуччи, за ними следуют портной Себастьяно Ардити, плотник Джамбиста Казале... Ремесленники, иногда крестьяне, испанские солдаты — все наперебой хотят рассказать о себе. Львиная доля авторов, разумеется, мужчины, но есть и смелые женщины, облекающие в одежды автобиографии рассказ о своей жизни. Во Франции это «королева Марго» — Маргарита Валуа, сестра королей Франциска П, Карла ГХ и Генриха Ш. Она талантливо, со сдержанным волнением описала свою жизнь и создала первые Женские Мемуары. О себе пишут Мари де Гурне, «дочь по духу» Мишеля Монтеня8, или Шарлотта Арбалет, супруга кальвиниста Филиппа Дюплесси-Морне. Можно упомянуть также об императоре Максимилиане, использовавшем для создания мемуаров наемных литературных работников — «не-гров», о многочисленных отпрысках семейства Платтер в Базеле, о музыканте Томасе Уайторне и многих других. К автобиографиям примыкают и литературно оформленные послания и письма, как у Петрарки и Эразма, созданные, видимо, по образцу цицероновских. Они становятся особенно популярны к концу XVI века, когда появляются многочисленные «образцовые письмовники». В них предлагаются образцы писем и для тех, кто

желает обратиться с просьбой к вышестоящему лицу, н для тех, кто хочет объясниться даме в любви, и для тех, кто просто хочет поучаствовать в общем эпистолярном процессе.

Письма, а за ними и мемуары всех видов вводят некую невысказанную часть собственного «я» в рамки, определенные законами жанра. Королева Марго, не раз страстно влюблявшаяся, ничего не говорит о своих по хождениях, равно как и о супружеской жизни с будущим королем Генрихом IV9. Женщины не должны касаться сексуальной стороны своей жизни; хвастаться любовными победами — привилегия мужчин. Брантом, близкий друг и почитатель королевы, пишет книгу «Галантные дамы», где в вымышленном повествовании пересказываются и истории из жизни реальных людей эпохи. Здесь особенно ярко заметна разница между мужчиной и женщиной в постижения чувственного «я».

Сила условностей еще ярче проявляется в живописных и скульптурных портретах, популярность которых существенно возрастает после 1500 года. Лица все больше и больше приобретают индивидуальные черты, особенно на посмертных изображениях, так как заказчики требуют, чтобы портретист добивался полного сходства с покойным. Многие художники изображают самих себя-Ганс Гольбейн Младший, Лукас Кранах Старший, Альбрехт Дюрер, который еще и ведет дневник. Биограф Паоло Джовио собрал коллекцию из 400 портретов великих людей, причем 70 из них — женские. Он разместил их в своей вилле на берегу озера Комо. Однако большинство произведений в коллекции — групповые портреты. Как это было принято в то время, изображение введено в контекст семьи или официальной деятельности (так

изображались дожи и епископы): личность все же рассматривалась не сама по себе, а как часть целого. Тем самым облегчался труп издателей: достаточно было опубликовать один портрет, чтобы показать лица сразу нескольких персонажей. По иронии судьбы, Альбрехт Дюрер, буквально завороженный собственным обликом, представлен в книге на одной гравюре с гуманистом Іеммой Фризиусом, и в памяти современников остался не столько его собственный образ, сколько его произведения10.

Неоспоримо, что личность в XVI веке выходит на первый план в культуре, однако очевидно и то, что чаще всего она прячется под покровом коллектива. Ценность личности в ее собственных глазах проявляется скорее в виде способности как можно полнее отвечать ожиданиям других. Личность не представляет себя центром вселенной, так как это значило бы оскорбить Іоспода Бога. Благочестивые люди видят себя только в контексте коллектива. Старый воин-гугенот Агриппа д'Обинье живет в женевском уединении, переживает горечь поражения и, как он считает, отступничество любимого военачальника Генриха Наваррского, который пошел на соглашение с кат таликами. Он пишет книгу мемуаров в назидание потомкам. Но он не говорит о себе в первом лице и называет книгу «Жизнеописание Агриппы д'Обинье, написанное им самим для его детей». Спасение души возможно только в самоотречении.: Однако использовать свой жизненный опыт во благо общества еще не означает впасть в грех Гордыни. Именно на этой почве и расцветает жанр автобиографии.

ки. Наслаждение в боли (XVI-XVII века)

Уязвимость «я»

Дверь открывается и в такие глубины, которые до сих пор тщательно скрывались от постороннего взгляд Особый тип постижения собственного «я» вырастает|ц обочине. Он принимает разные формы — от болезненно го любопытства до полного и осознанного разрыва с условностями. Есть и те, кого насильно заставляют говорить о себе. В Европе времен Возрождения пытка стал узаконенным способом судебного дознания, методы и случаи ее применения тщательно расписаны в судебных уложениях11.

Применение пытки основано на суждении, что, испытывая муки, человек представит, каковы они будутш Божьем суде, и заговорит, чтобы облегчить душу и обрести спасение. Поверье, что раны на теле убитого крово-точат в присутствии>убийцы, так же должно было по* стегнуть к признанию12. Судьи добивались прежде всего признания, неважно, что оно было получено во вреи пытки. Техника дознания и исповеди в чем-то совпадали: исповедь с конца XVI века стала индивидуальной и произносилась на ухо священнику. И на пытке, и на исповеди следовало заглянуть в глубь души и говорить искренне, О глубинах подсознательного тогда еще не догадыва-лись, судьи хотели всего лишь узнать, почему совершено преступление, и призывали «поведать истину своими устами». Допрос виделся земной формой Страшного суда; он опирался на представление о глубокой взаимосвязи между телом и душой, и искренность души завись ла от поведения тела. Допросу подозреваемого отводилось первое место в судопроизводстве. Лишь Англия отказалась от подобной процедуры в пользу заседания

судейской коллегии. Но если речь шла о государственной измене, пытка применялась. Так было и при Елизавете I, и при Иакове I.

Некоторые исследователи видели здесь кризис Субъекта, возникший при укреплении государственной власти. Государство боялось переворотов и переоценки ценностей и использовало геенну огненную в качестве отчаянной предупредительной меры. Затем одержимость судей критериями.«честность» и» «предательство», распространилась и на другие сферы общественной жизни, что проявилось, в частности, в пьесах Шекспира. Боязнь измены тесно переплетается с темой брака, чреватого женской неверностью, — именно так видели в ту пору брак мужчины, постоянно не уверенные в себе. Женоненавистничество Яго в «Отелло» отражает эту тревогу мужчин. Можно сказать, что Шекспиру удалось передать в традиционном сюжете о ревнивом муже природу государства, одержимого идеей измены13.