– Не смертельный, – огрызнулся Тео.

«Отчаяние – это паутина Шелоб; это из «Властелина Колец», знаешь? Если ты вспомнишь о цели, ты вырвешься, Тео; мы ждем тебя»

Тео вскочил на кровати – это был голос не в голове – не двойника, не друга внутри тебя, или врага, которому ты даешь имя и даже придумываешь, как он выглядит; это был настоящий голос, очень тихий, будто человек разговаривал в комнате, полной спящих людей; он был здесь, рядом с Тео; будто кто-то вошел босиком, ступая неслышно, пока он смотрел в потолок, и наклонился к его уху.

– Кто здесь? – спросил он; испугавшись; схватился за подушку; вот-вот дверь шкафа заскрипит, а там ужасы из Тима Бартона. Но было тихо; только за пределами комнаты звуки – с улицы – машины, порт, окрики, ветер в деревьях; в квартире – мама с Сильвен на кухне, и радио в гостиной – играла песенка Донована, «She», не песенка, а серебряное кольцо – такая тонкая, выверенная, ювелирная, Сильвер обожал Донована, вообще английскую, шотландскую, ирландскую музыку, от народной до Dropkick Murphys, позвонил, наверное, на «Туман» и попросил поставить. – Кто вы? Кто меня ждет? Ох, я с ума сойду… – включил свет, пошел на кухню к родным, попросил чая; стало легче; будто обезболивающего выпил.

Чтобы не думать о том, кто его звал, о Братстве Розы, не видеть больше звезд на потолке, Тео попросился у мамы пожить у Артура всю первую четверть; у Артура не было времени остановиться и послушать воздух вокруг, собрать собственные мысли, – щелкнуть пальцами и увидеть, как предметы стоят, висят вокруг – как в фантастических, сказочных фильмах: школа, новое расписание, новые учебники, новая одежда, куча работы, осенью все возвращаются с отпусков и набрасываются на работу, как на двойной чизбургер; вечеринки, новые фильмы – все самые сильные выпускаются в прокат осенью и зимой, готовясь к «Оскару»; Тео увез к Артуру даже свои розы – у него их было пять – по основным цветам – красная, белая, розовая, желтая, и «Святой Каролюс»; иногда звонила Матильда, и они ходили в кафе, пили горячий шоколад; «ты делаешься все красивее и красивее, – сказала она, – однажды ты разнесешь этот мир, как сверхновая» «красота спасет мир» – пошутил он «нет, – сказала она, – там же не о том было, в «Идиоте»; там было иронично» «было «красотой мир спасется»» – она смотрела на него через столик – он в белой рубашке, коричневом вельветовом пиджаке, волосы поставлены гелем наверх, глаза такие яркие, будто накрашены – зеленые, прозрачные, серебристые почти, старинные монеты; пальцы все в туши – я много рисую, сказал он по телефону, когда не смог прийти на очередной горячий шоколад; она ругалась сама с собой, уговаривала, обзывалась, даже записалась к психоаналитику, но не пошла – за ней ухаживал шикарный парень, из семьи, близкой по положению к Талботам, – дизайнерская квартира-дюплекс, серебристый «купер», капитан университетской математической команды, высокий, стройный, спортивный, загорелый, «Гуччи» и «Дольче и Габбана», красивые нос, шея, руки – вылитый Мэттью Макконахи; зимой – лыжи в Финляндии, летом – свой дом с бассейном и теннисным кортом в Майами; да только это было все не то – она ходила с ним, куда нужно, на приемы, в клубы, на ужин с родителями, целовалась; но думать думала только о Тео – это было как подсесть на одну и ту же музыку – «L&M», My Chemical Romance, бойз-бэнды, Роя Орбисона – слушать по ночам в наушниках, спать, мечтать вернуться в наушники на лекциях; в Тео была тайна – он будто бы все время напряженно думал про себя о чем-то, тяжелом для него, неподъемном, роковом, но чего нельзя миновать, что нельзя обойти, от чего нельзя убежать; он улыбался, говорил о чем угодно – о «Клубе Дюма» Перес-Реверте, о «Травиате» новаторской, о разновидностях удобрений для роз; но эта напряженность, одержимость, отсутствие его в настоящем не отпускали его – будто он увидел преступление – в темном переулке, или в лесу, схоронился, не выдал себя, но теперь мучается; или строит внутри себя теорию о сверхчеловеке; или влюблен безответно; и лицо его истончалось от отчаяния; в голосе, как в хрустале старинном, потемневшем, чувствовалась трещинка – отчего хрусталь еще дороже; Матильду это завораживало и также доводило до отчаяния – она была влюблена в него безответно, и думала об этом всё время – была его отражением; только Тео страдал по несбывшемуся, а она – по нему. Она пригласила его на день рождения – первого ноября; на каток ночью; «у тебя есть коньки?» «конечно; в моей семье у всех есть коньки и велосипеды» – и он пришел, хотя сказал, что вряд ли сможет; в черной водолазке, черных бархатных штанах, достал коньки, тоже черные; «а где все?» «кто все?» «ну… твои подруги, парень» «я тебя одного пригласила; сделала себе подарок»; он не смутился; «ну, я рад»; подарил ей розу в горшке – красную, пышную – «это датский сорт, очень неприхотливый, главное – поливать иногда, чуть чаще, чем кактус» и дис с «Историей американского кино от Мартина Скорсезе»; она же принесла кучу бутербродов – с сыром, креветками и кресс-салатом, с запеченными с рыбой и грибами, с авокадо и копченым лососем, с беконом, брынзой и помидорами, шоколадный торт, кока-колу и два термоса – один с глинтвейном, второй с чаем; каток она сняла на всю ночь для них двоих; и они катались, болтали, под музыку из старых американских мюзиклов; «спасибо, – сказал Тео, – это было здорово – как гулять по крышам; или посмотреть за раз всего Тарантино; я, правда, в этом году впервые на коньках, так что неделю не разогнусь» «извини»; катался он здорово, даже фигуры кое-какие умел; «мои сестры все ходили в детстве в секцию фигурного катания; и занимались на школьном катке, и я с ними, вот, что-то помню» «а что ты еще умеешь?» «ну, про розы ты уже знаешь – это от мамы; еще я умею танцевать вальс и немножко рок-н-ролл, и еще фокстрот, и танго, и свинг – я не тренируюсь, так что не знаю, насколько хорошо – но это тоже от сестер – они еще ходили на танцы, и мы все были их жертвами» «смешно» «ах, смешно? тогда ты рассказывай, что ты умеешь» «я… я умею чинить часы… правда-правда – настоящие, механические, не современные, «Омегу» там, а до годов пятидесятых – меня дедушка научил; он был потрясающий – он много чего умел делать своими руками, хотя мог ничего не делать – империя Талботов процветала века с тринадцатого, при всех королях, министрах и канцлерах; он любил сидеть со мной, не доверял няням и гувернанткам, и разбирал часы и собирал, и рассказывал мне сказку про каждое колесико, и зубчик, и пружинку; еще он научил меня играть в шахматы; с трех лет; довольно диктаторски, как Моцарта на клавесине его папа; даже не играть – видеть; так что я кого угодно разобью; еще я умею кататься на лошадях; это, конечно, не суперумение, Талботы почти все занимаются конным спортом, и держат лошадей; и у меня своя лошадка – Прозерпина; мы с ней уже барьеры берем крутые; параллельные брусья; а еще я умею готовить самую вкусную на свете манную кашу с изюмом, корицей и мускатным орехом…» «и в чем секрет?» «в сгущенке; надо всю банку, даже если на одного; и ничего не слипнется, предвосхищая Ваши шуточки» «серьезно? я думал, ты понятия не имеешь о сгущенке» «ну что ты… я училась в обычной школе, не частной, это дедушка так хотел; он был очень простой; донашивал пальто своего отца, например, пальто из хорошей шерсти, и дед говорил, что такого сейчас не купить, и оно, правда, в отличном состоянии; я его храню; так что я могу сойти за обычную; за обыкновенную»…

А потом она пригласила его на Рождество; они сидели опять в кафе – в «Красной Мельне»; опять горячий шоколад; он делает уроки; запустил пальцы в волосы, дергает.

– Ты мозг так стимулируешь?

– Нда… пропустил пару занятий и теперь не примеры, а пьеса абсурда, «Стулья» какие-нибудь, сидишь и не понимаешь ничего, то ли ты глупый, то ли дурят.

– Дай посмотреть. Да тут все просто.

– Я думал, ты дизайнер.

– Я только учусь. Но у нас знаешь, сколько расчетов, тем более, что мы программы сами пишем; я же тебе рассказывала – механизмы и шахматы.

Она объяснила и показала, Тео все понял и решил, и когда он сверял ответы, она спросила про Рождество – не хочет ли он отпраздновать у нее дома.

– Но, ты, наверное, все время с родителями празднуешь… или с Артуром, твоим другом.

– Да ну что ты, он же не католик. Что не мешает ему дарить подарки и устраивать прием. И напиваться. Он даже елку ставит. Покупает каждый раз новые шары – разных цветов – один год серебристые, другой – синие; в это рождество будут прозрачные, стеклянные, как мыльные пузыри. Наши все празднуют со всем приходом – я тебе рассказывал, у нас маленький приход, крошечный, как китайские лавочки; все что-нибудь готовят, приносят, служится полуночная месса, и потом полночи все пьют вино и чай, и где-то в пять утра разбредаются по домам спать.

– Звучит здорово. А у нас будет большой прием, маскарад, балет «Щелкунчик», огромная елка посредине бальной залы, съедутся все Талботы, дедушки и дяди будут курить сигары в кабинете у папы, пить самое дорогое виски и обсуждать курсы валют и президентов, бабушки и тети будут фотографировать молодежь и мериться драгоценностями и мужьями; ну, а мы можем объедаться сладостями, смотреть фейерверк, танцевать до утра с бенгальскими огнями в руках и под дождем конфетти, участвовать в конкурсе костюмов и получить приз – всё, что угодно – от коробки конфет до старинной венецианской маски; ну, и куча подарков – их раздает Санта-Клаус в процессе бала; подходит бесцеремонно и говорит: «вам два подарочка» – как валентинки, только поувесистее…

– И что, все друг другу делают подарки?

– Нет, не обязательно. Кому хочется. В этом-то и вся прелесть и коварство – кто больше получит.

– Мне будет нужен костюм? И подарок для тебя…

– О, так ты пойдешь?!

– Ну, я думаю и мама, и Артур будут не против. Они бы тоже не отказались от маскарада – они похожи на самом деле с моей мамой, но я их все-таки не познакомлю – они могут стать друзьями и объединиться. Только… на мессу-то вы ходите? Я люблю полуночную мессу.

– Конечно. Праздник будет в доме у дяди Седрика, а у него там своя часовня, невероятной красоты – вся в драгоценных камнях; Янтарной комнате до нее далеко; он строил ее для своей матери; просто декорации для «Парсифаля» Вагнера. И он ярый католик. Приедет епископ, один из моих двоюродных дедушек, он всегда служит мессу.

– Удобно. Всё под рукой.

– Так ты придешь, Тео, о, неужели? Как здорово! Научишь меня танцевать фокстрот, и мы зажжем. А еще можно заказать парные костюмы…

– Тристана и Изольды, или Ромео и Джульетты… он монах, она… с крыльями? Или Чипа и Дейла… или Бэтмена и Робина… я, конечно, Бэтмен… Конечно, приду. Хотя бы ради «Щелкунчика» – я его не видел, несмотря на страсть к балету у мамы и сестер… как-то братья не дали испортить мне вкус и настроение, не пускали меня в театр с женщинами, сидели со мной, играли в разрушение башни из «лего»… и «Формулу-1» из машинок, на которые потом все наступали ночью…