– Пойдемте, выпьем шампанского. Хочу услышать Ваш голос, шампанское обычно помогает. Переоденься, Дэмьен, я не позволю тебе в таком виде показаться моим гостям. Там в шкафу есть смокинг, мой, из трансвести-«Травиаты», я думаю, на тебя налезет.

– Мам, нас посадили в ложу Флавии. Мы прошагали через весь театр, и фойе, где уже начался прием, пока шли к тебе, так что меня все уже видели.

– Вот в этом?

– А ты думаешь, я специально «это» надел перед дверью в твою гримерную?

– Боже, мне придется очень много сегодня выпить… И подговорить кого-нибудь подраться, чтобы все забыли этот скандал и переключились на новый.

Она взяла под руку Дэмьена. Он обомлел. Она была легкая, чудесно пахла, острым, сладким – кардамоном, розами, и была выше его почти на голову; но ее это, видимо, не смущало.

– Дэмьен, кстати, хочет плакат с твоим автографом. Только обязательно напиши на плакате его имя и фамилию – а то все подумают, что плакат для меня…

Она улыбнулась Дэмьену. Он увидел ее близко-близко – кожу, шею, глаза, брови, ресницы, губы, зубы под ними – она была безупречна; будто нарисованная; ничего настоящего; все из драгоценных камней; Красная Снежная королева, Красная колдунья.

– Конечно, милый, как скажешь, – сказала он Дэмьену, и они вышли к гостям; их фотографировали, Дэмьен улыбался и молчал, мадам Декамп не отпускала его, он стоял рядом; люди говорили много комплиментов, она отвечала «о, я рада, что вам понравилось»; ее юбка упруго упиралась в его ноги; люди быстро скользили по нему взглядом, по ее красному рукаву на его черном, приподнимали брови вопросительно – а ты кто такой, а Дэмьен в ответ мило хлопал ресницами – «а вам что за дело» – и потом, когда поток прессы схлынул, мадам Декамп отпустила его.

– Спасибо. Вы выстояли. Можете съесть бутерброд.

Дэмьен поклонился.

– Всегда к Вашим услугам.

Отец Декамп стоял в уголке, с чашкой кофе и тарелкой еды.

– Что это было? – спросил Дэмьен, схватил у него кофе и глотнул.

– Ничего. Просто папа не ходит в театр, а маме кто-то нужен рядом на фото – у режиссера и дирижера есть свои девушки, а про маму все забывают – и я сделал ей подарок в виде тебя; я ей сейчас в чичисбеи не гожусь; а раньше мы с ней после каждой премьеры были во всех газетах.

– Скучаешь?

– Нет. Это был совсем не мой мир. Я оперу не люблю, как и папа.

– Ты знал, что она вытащит меня под прицел?

– Я был уверен, что ты ей понравишься.

– Я всегда нравлюсь пожилым леди… Я же вырос с бабушкой. Я вижу их красоту.

– Я заметил. Адель Тернер ничем не привлекла твоего внимания, хотя очень старалась. А вот истории о мадемуазель Кристен, городском библиотекаре, ты слушал с удовольствием.

– Она мне сегодня позвонила, она такая… Боже, я, кажется, потенциальный геронтофил?

– Думаю, да. Поэтому тебе безопаснее не покидать лона католической Церкви. Вот, поешь… тут… погоди, что же это? Розочки точно из ветчины…

– Определенно… а это форель с манго…

– Кто бы мог подумать…

– Черника еще…

– И тыква…

– Да, точно. Может, по шампанскому?

– Да у меня с собой коньяк.

Дэмьен проснулся среди ночи и смотрел в разноцветный балдахин с гулко бьющимся сердцем – впервые за много лет ему приснился страшный сон; все в Нотернборо заболели – какой-то странной болезнью – не вирусом, а колдовством будто – никто не вставал с утра с кровати; хотелось спать и спать, никуда не идти; осень проходила, а людей на улицах становилось всё меньше; в кафе и ресторанах перестали заказывать столики, в книжных магазинах перестали покупать книги, и однажды священник, с трудом встав и одевшись, вышел в часовню – почему-то во сне это был отец Дерек из Братства, – а никто из студентов не пришел на мессу; и в столовой было пусто; и в лекционных; и только Тео не заснул – он стал прогуливать занятия, работу и мессы, потому что увлекся одним сюжетом, рисовал не разгибаясь, ел старые булочки из запасов и яблоки, пил воду из-под крана в ванной – и, дорисовав, радостный вышел на улицу – и увидел, что город обезлюдел – завален листьями по колено… «Надо позвонить Дилану» – проснулся с этой мыслью Дэмьен – и понял, что во сне он был Тео, внутри Тео – над ним было это пасмурное небо, серое, жемчужное, перламутровое, безнадежное, и он стоял заросший, небритый, в пижаме и пальто поверх – и понимал, что это Дьявол пришел в мир, в Нотернборо, проник где-то, в открытую кем-то нечаянно не ту дверь – и, поскольку в души не смог, просто всех усыпил; и конечно, кто, кроме Дилана, может разобраться с такими странностями – с этим туманом – Тео во сне стоял посреди улицы, и смотрел на туман, белый, снежный, как лавина в горах – смотришь и не веришь, что она двигается на тебя – поглощая все краски, и еще чуть-чуть – и коснулся бы ног, пальто, немытых черных волос Тео – но в Тео тоже было это бесстрашие – как у Дилана – когда ты так не боишься, что порой переходишь грань… Во рту пересохло – выпили они с отцом Декампом немного, пол-литра коньяка на двоих – но этого хватило, чтобы идти по парку и петь во все горло «A Sunday smile» группы Beirut – оказалось, они оба знают полностью текст – как их не арестовали – и тоже был туман – ночной, желтый, оранжевый, голубой, розовый от фонарей, как в детской сказке, Джанни Родари или Анне Шмидт – разноцветный конфетный туман – оказалось, навстречу им шел Клавелл с собаками – собаки, узнав голос отца Декампа, залаяли дружно, радостно, Клавелл отпустил их, и они побежали, прыгнули на Декампа лапами, и тот от них понесся со смехом, они за ним, и они бегали целый час в тумане, играли, кидали и приносили ветки; в сутане – издалека будто девушка в длинном платье – викторианская, прическа растрепалась, ботинки с пуговками, а собаки – и не собаки вовсе, а ручные чудовища из сказочного бестиария; а Дэмьен устал очень, и сел на лавочку, Клавелл сел рядом; и они молчали и смотрели, как туман медленно заполняет парк, подкрадывается к ногам – к носкам ботинок, как медленно прибывающая вода в тонущем корабле, квартире с незакрытым краном – «Водяной человек и его фонтан» – разноцветная, будто в нее попала тонна акварели – наводнение на акварельном складе – подумал уставший засыпающий Дэмьен; вот этот туман и приснился Дэмьену – и он почувствовал такую боль, что не знает, чем помочь Тео – как спасти его от Дьявола… Он написал смс – «Мне приснился страшный сон, ты там смотрел на туман, который на самом деле Дьявол. Ты в порядке?» – в ответ пришло «Да спи уже блин, да что с тобой» – Дэмьен вздохнул; поставил будильник на шесть утра – бег, завтрак, месса в Соборе в девять; надо начать жить по графику, а то уже от грешной жизни, карнавальной, кошмары по ночам.

Когда зазвонил будильник, он встал – руки и ноги болели – столько всего он перетаскал вчера в библиотеке, чтобы назвать ее побыстрее своей, сидеть за столом и слушать Собор вокруг себя; споткнулся о коробки – точно, вчера они же с Клавеллом еще и их перенесли в «его» комнату – и ее Дэмьен не мог называть «своей» – может, это дело времени, расклеенных-расставленных повсюду любимых изображений: фотографий Альбера Камю, Джеймса Хэрриота, Роальда Даля, Рэймонда Чандлера, Артюра Рембо и бабушки, репродукции «Мадонны» Мари Элленридер и рисунков Тео – пейзажи и интерьеры Братства, Рози Кин – Дэмьен скучал по Рози Кин, в отпечатках и запахах – нарастет; дом там, где ты, твои книги и твоя роза; он тихо вышел в ванную – в надежде, что все еще спят – все спали; потом вернулся в комнату, открыл коробки одну за другой, разложил вещи в шкаф; книги – на пол, возле софы; и на стол; побрызгал розу – «привет, как ты? я вчера поздно вернулся… что видела в окно?» – Тео советовал разговаривать с цветком, чтоб лучше рос, особенно осенью-зимой, когда мало света, иногда Дэмьену нравилось – «Ты вся, как песнь любви, из нежных слов, слетевших наподобье лепестков с увядшей розы, чтоб закрыть глаза тому, кто книгу отложил из-за желания тебя увидеть» – любимый Рильке, а иногда ему казалось, что он сюсюкает над каким-то горшком – странно это всё; надел спортивную одежду, кеды в руках, новая пара, специально для Асвиля, – новый город, новые кеды – чтобы разносить, заносить и выбросить – и вышел из спальни – квартира всё еще пугала его до полусмерти – будто внезапно мог кто-то выйти из-за угла с размазанной тушью по щекам, бокалом недопитым и крикнуть что-нибудь в лицо – «кошелек или жизнь!» – засмеяться, снять пиратскую шляпу – а ты и знать не знаешь, кто это; но в квартире по-прежнему было тихо – двери в спальню отца Декампа открыты, он увидел очертания тела под красным расшитым одеялом, болонка спала в ногах, на одеяле, свернувшись, как большая белая кошка, борзая спала на полу, под кроватью, кровать была высокая, там можно было построить целый домик из одеял и подушек, как в детстве – собаки подняли головы на звук его шагов – легких, в полосатых носочках – белые с черным, красным, желтым – он прижал палец к губам – и они не залаяли, пожали плечами, видимо, как-то по-собачьи, легли спать дальше; дверь открыта – как всегда; в подъезде стоял пронзительный холод, почти зимний; пахло яблоками и кофе – кто-то в другой квартире проснулся еще раньше и уже сварил себе чашечку эспрессо; в парке остатки тумана цеплялись за кусты шиповника; будто невеста бежала в страхе – клочья тюля, бархата, кружев, нейлона, шелка, бусины, пайетки – но Дэмьен уже не боялся – включил музыку в плеере – американское ретро – музыку из киномюзиклов – «Звуки музыки», «Поющие под дождем», «Цилиндр», «Увольнение в город» – Дилан всегда слушал старую музыку; может, это секрет не-страха; диксиленд против Дьявола; и побежал; и туман кусал его за пятки, но он не чувствовал.

Когда он вернулся – открытая дверь – без коврика «Добро пожаловать» – в Рождество и Пасху она, наверное, вообще не закрывается – «Господи, если ты войдешь в дом, то скажи только слово, и исцелится душа моя» – в квартире тоже пахло кофе; «Доброе утро, – Клавелл выглянул из кухни в своем сумасшедшем фартуке, – я услышал, как Вы встали… что будете на завтрак?» «Клавелл, я… я так не умею… научите меня, где что – где кофе, где чай, где молоко, где яйца и тостер, чтобы Вам не вставать из-за меня; вообще, я много могу по дому помогать – посуду мыть, перебирать крупу…» – Клавелл поднял брови – «Это моя работа – а Ваша – ну, души ловить… книги разбирать… давайте делать то, что нам лучше всего удается…» – еще один последователь ван Хельсинга – что ты любишь больше всего на свете – то и делай – тем и славь Господа – расти розы, пиши книги, говори с людьми, изгоняй Дьявола… «Есть яйца, хотите пашот с соусом или с плавленым сыром? или омлет, как вчера? каши разные, блинчики и вафли, могу пирог сделать…» «Ну, если можно два яйца, кашу пшенную и тосты с маслом» – и много-много сладкого крепкого черного чая с лимоном – который к концу книги становится похож на водоросли – или шляпу, разъеденную морем – такую женскую соломенную, с длинной белой лентой; «тебе лимон выбросить?» – спрашивал Тео, наблюдая разложением лимона – «нет, я такой люблю» «фу…» «ничего не фу… он мягкий» «вареный лимон». Клавелл кивнул, Дэмьен ушел в душ, потом оделся в горчично-коричневый комплект – горчичный джемпер, кирпичного цвета рубашка, синий тонкий шерстяной галстук в красную и коричневую клетку, вельветовые коричневые брюки с темно-темно-красным, почти бордо, поясом. Он решил всё-таки привыкать к квартире – сел в столовой с книгой – детектив Николаса Блейка, вытащил с полки в гостиной – он пытался понять, есть ли система в личной библиотеке Декампа и его сестры, но оказалось, вообще никакой, куда влезла книга, там и стоит, потом ее еще куда-нибудь засунут, забыв, где раньше стояла, там будет «дырка», и начнется – «кому ты отдал эту книгу? не, ну что такое… вот здесь же стояла… вот все берут, и хоть кто вернул»; изразцовая печь в столовой оказалась не декоративной – Клавелл ее растопил, и от ее тепла в черно-белой церковной столовой стало фантастически уютно, Дэмьен снял джемпер, повесил на стул, закатал рукава рубашки; пришли собаки проверить, что он делает – он даже погладил Королеву Елизавету – она казалась ему заколдованной принцессой, потерявшей память и дар речи – такая печальная, такая фантастическая – нужно полюбить, найти какую-то вещь – кольцо, звезду, яблоко – и тогда чары развеются; Клавелл поставил на стол – в коллекции да Винчи – чашку чая, кашу, яйца, масло и тосты; в книге уже произошло убийство; и тут в столовую заглянул заспанный Декамп.