Тетя Софи собиралась уходить. Молодая девушка наскоро сообщила, что в пакгаузе требуется помощь, и добавила в заключение:

– Теперь я знаю, как пройти туда незаметно: через коридор и чердак пакгауза. Ключ от чердака у тебя?

Тетка сняла с крючка на стене и подала ей новый ключ.

– Вот, Гретель, иди с Богом!

Маргарита взбежала по лестнице, боязливо покосившись на окно конторы, но занавеска висела неподвижно и в вестибюле было пусто. Никто не выглядывал и из гостиной, где обойщики стелили новый ковер.

Пробежав через галерею, она шмыгнула в оставшийся открытым коридор, без труда отперла новый замок чердачной двери и беспрепятственно прошла мимо всех распахнутых дверей, включая и дверцу, ведущую на лесенку пакгауза.

Запыхавшись, Маргарита вошла в гостиную стариков. Там никого не было, но из кухни доносился легкий шум. Молодая девушка шире приоткрыла ведущую туда дверь и заглянула в заполненную чадом кухню.

Старый живописец стоял у плиты и пытался перелить бульон из горшка в чашку. Очки у него были сдвинуты на лоб, лицо озабочено – непривычное занятие стряпней стоило ему немалого труда.

– Я вам помогу, – сказала Маргарита, затворяя за собой дверь.

Он поднял глаза.

– Боже, вы сами пришли, фрейлейн! – воскликнул он с радостным испугом. – Макс без моего ведома обратился за помощью в ваш дом – он решительный мальчик и никогда ни перед чем не останавливается.

– И хорошо делает, славный мальчуган, – сказала Маргарита и, взяв горшок из рук старика, налила бульон в чашку через ситечко, забытое неумелым поваром.

– Это первая питательная пища, которая разрешена моей бедной больной, – сказал он со счастливой улыбкой. – Слава Богу, ей много лучше! Она уже может говорить, и доктор надеется на полное выздоровление.

– Но не повредит ли ей, если она увидит около себя малознакомое лицо? – озабоченно спросила Маргарита.

– Я ее подготовлю. – Старик взял бульон и понес его в соседнюю комнату.

Маргарита остановилась, но ждать ей пришлось недолго.

– Где добрая госпожа, готовая помочь? – услышала она голос больной. – Пусть она войдет. Ах, как это меня радует и утешает!

Молодая девушка ступила на порог, и госпожа Ленц тотчас протянула ей свою здоровую руку. Лицо ее было бело, как подушка, на которой она лежала, но глаза смотрели осознанно.

– Вот она, светлая голубка, вестница мира, – заговорила она взволнованно. – Ах, и та, что нас покинула навеки, тоже любила носить белое…

– Не говори сейчас об этом, Ганнхен! – со страхом попросил ее муж. – Ты хотела лечь поудобнее, вот фрейлейн Лампрехт, как я уже тебе говорил, и пришла, чтобы помочь мне тебя перевернуть.

– Благодарю! Мне удобно, и лежи я даже на крапиве, кажется, не почувствовала бы, так мне теперь хорошо. Отрадно видеть это милое молодое лицо. Да, и у меня была дочь, молодая, прекрасная и добрая, как ангел. Но я слишком гордилась этим Божьим даром, и за то, вероятно…

– Но, Ганнхен… – прервал ее старик с видимым беспокойством. – Тебе не надо много говорить! А фрейлейн Лампрехт нельзя долго оставаться у нас.

– Прошу тебя, дай мне высказаться! – воскликнула она с раздражением. – Я должна снять камень, который лежит у меня на сердце. – Женщина с трудом перевела дух. – Неужели ты не понимаешь, какая печальная отрада для несчастной матери поговорить с кем-нибудь о любимой умершей дочери? Не беспокойся, Эрнст, мой милый, верный друг, – прибавила она спокойнее. – Разве я уже почти не выздоровела после вчерашнего посещения ландрата? Правда, я не могла его видеть и говорить с ним, но я слышала все, что он сказал. Он верит нам, этот благородный человек, и каждое утро его доброе слово было для меня целительным бальзамом.

Она показала на висевший над кроватью маленький овальный портрет на фарфоре.

– Узнаете ли вы ее? – спросила она, устремив напряженный взгляд на Маргариту.

Та подошла ближе. Да, она узнала эту пленительную головку: небесно-голубые глаза, свежее цветущее лицо и пышные волосы, окружавшие его золотым ореолом.

– Прелестная Бланка, – сказала она взволнованно. – Я ее не забыла! В тот вечер, когда господин Ленц принес меня сюда на руках, эти волосы, которые здесь, на портрете, заплетены в косы, были распущены по спине, словно покрывало феи.

– В тот вечер, – повторила со стоном больная, – в тот вечер она скрылась в темной галерее, чтобы унять бурное биение своего взволнованного сердца. А недогадливые родители ничего не подозревали, и слепая мать не сумела сберечь свою овечку.

– Ганнхен!

Старуха не обратила внимания ни на восклицание мужа, ни на его с мольбой обращенное к ней лицо.

– Пойди, милое мое дитя, пойди на кухню к Филине! – сказала она сидевшему в ногах постели Максу. – Слышишь, как она скулит? Просится войти, а доктор запретил ее впускать.