Он умолк.

– Итак, сэр, – сказала Элинор, которая немного жалела его и не могла слушать о его отъезде, – и это все?

– Все? Нет! Разве вы забыли то, что произошло в городе? Это бесчестное письмо! Она показала вам его?

– Да, я видела каждое послание.

– Когда первое ее письмо принесли мне, (а произошло это сразу же, так как я был в городе все это время), то, что я должен был почувствовать? Говоря общими фразами, я не был очень потрясен, а попросту, просто прочитал его и постарался быть сдержанным, поскольку мои чувства были очень болезненными. Каждая строчка, каждое слово говорили, что их дорогой автор уже здесь, что видеться не запрещено, и что отсрочка свидания – «кинжал в мое сердце». Узнать, что Марианна в городе, говоря таким же языком, было, «как удар молнии»! «Удары молнии с кинжалом»! Какие выговоры она могла мне делать?! А ее вкус, ее мнение, ее чувства! Я думаю, что они были мне даже лучше известны, чем свои собственные, и я уверен, что они мне и теперь дороги!

Элинор, мнение которой претерпело несколько изменений за время этого разговора, вновь смягчила свой гнев, так как считала своей обязанностью разобраться во всем этом до конца.

– Это лишнее, мистер Уиллингби. Помните, что вы уже женаты! Упоминайте только о том, что ваша совесть требует мне сказать!

– Записки Марианны убедили меня, что я для нее также дорог, как и прежде. И, несмотря на то, что мы расстались много недель назад, она была также постоянна в своих чувствах, и также полна веры в мое постоянство, как никогда. Это и пробудило мои раскаяния. Я сказал «пробудила меня» потому, что время и Лондон, дела и легкомысленные увеселения – все это как-то затмили мои воспоминания! Я превратился в закоренелого мерзавца, представляя мое отношение к ней безразличным, и стараясь думать, что она тоже стала безразлична ко мне. И уверял сам себя, что наше прошлое знакомство уже ничто и сейчас дело обстоит так, что я буду спокоен только тогда, когда услышу, что она удачно вышла замуж! Но эта записка льстила мне. Я чувствовал, как она по-прежнему предана мне, как ни одна женщина в мире, а я ее бесчестно использовал! Но в то время все уже было оговорено между мисс Грей и мной. Отказаться было невозможно. Все, на что я был способен – это избегать встречи с вами обеими. Я не посылал ответов Марианне, намереваясь таким образом избежать получения дальнейших посланий от нее, и какое-то время даже не появлялся на Беркли-Стрит. Но вылилось все это в самое невозможное – в случайную встречу на балу, что же еще! Я проследил, когда вы все уехали из дома однажды утром, и специально оставил свою визитную карточку.

– Вы следили за нами?!

– Да, Элинор. Вы будете удивлены, когда узнаете, как часто я следил за вами, и однажды чуть не столкнулся с вами. Я забегал во многие магазины, чтоб вы меня не увидели из окна экипажа. Следить за вами, как на Бонд-Стрит, здесь было трудно. Я потерял вас из виду и ничего не получалось, кроме моего усиленного внимания и розыска, что и привело к решению прекратить это. Это еще больше отдалило нас друг от друга. Я избегал встреч с Миддлтонами как только мог, как и все, для кого такое знакомство было просто мимолетным. Не будучи осведомленным, что они в городе, я совершил грубую ошибку, заехав к сэру Джону в первый день его приезда, на следующий день после моего визита к миссис Дженнингс. Он пригласил меня на бал в своем доме. Если бы он не завлек меня, сказав, что вы и ваша сестра не будете там, я был бы более осторожен. На следующее утро принесли другую короткую записку от Марианны, такую же откровенную, чувственную, правдивую. Все это меня заставляло вести себя более противно. Я не мог ответить на нее. Я пытался, но не мог даже построить предложение. Но я думал о ней весь тот день! Если бы вы могли пожалеть меня, мисс Дэшвуд, пожалеть мое состояние в тот день! Полностью увлеченный вашей сестрой с головой и сердцем, я должен был изображать человека, влюбленного в другую женщину! Эти три или четыре недели, которые мы провели вместе, были хуже всего! Итак, наконец, хоть я и не должен вам этого говорить, но вы начали морально давить на меня! Какую прелестную статую я испортил! А еще этот бал – вечер в агонии! С одной стороны, Мариана, красивая как ангел, говорила со мной, Уиллингби, в таком тоне! О! Боже! Протянула мне навстречу руку, спрашивая объяснений у меня, когда каждый ясно увидел бы ответ на моем лице и без слов! И с другой стороны, София, ревнивая как дьявол, видела все это! Да, это уже не важно, это все прошло! Такой вечер! Я постарался убежать от вас, как только смог, но все же успел увидеть лицо Марианны, бледное как смерть. И последнее, что я видел, это ее вид, который я запечатлел. Он был ужасен! И теперь, когда я думаю о ней, умирающей, то ясно представляю, как она сейчас выглядит в свой последний час! Ее образ постоянно стоит передо мной все это время, и даже, когда я ехал сюда, я видел то же лицо и такое же бледное и прекрасное!

Последовала короткая пауза. Уиллингби первым поднялся, и нарушил молчание:

– Разрешите мне поспешить и удалиться. Вашей сестре действительно лучше? Она, правда, вне опасности?

– Мы надеемся на это.

– Ваша бедная мать тоже очень сильно любит Марианну…

– Но письмо, мистер Уиллингби, ваше собственное письмо. Вы что-нибудь расскажете о нем?

– Да, да, конечно. Ваша сестра написала мне снова на следующее утро, вы знаете об этом. А вы догадываетесь, что я тогда выслушал? Я завтракал у Элисоннов, и ее письмо, вместе с другими принесли туда из моего жилища. И его увидела София до того, как оно попало ко мне, а его размер, элегантность бумаги, почерка и прочее сразу же зародили у нее подозрение. Некоторые слухи достигли ее ушей и она знала, что некая молодая девушка их Девоншира имела со мной какие-то отношения. Что последовало в тот вечер, не трудно догадаться, расспросы, кто она такая, да что и т. д., что только возбудило ее ревность. Почувствовав, что здесь что-то есть, она как любая любящая женщина, открыла письмо сразу и была очень вознаграждена за свое любопытство. Прочитав его, она наполнилась негодованием. Ее сердитость я мог переносить, но приступы ее злобы. Во всяком случае, ее надо было ублажать. И, вкратце, что вы думаете о стиле письма моей жены?

– Вашей жены? Но, письмо было написано вашим почерком!

– Да, но мне пришлось только переписать его слово в слово и поставить свою подпись. Но что еще я мог сделать? Мы были уже обручены, все было готово для свадьбы, день почти назначен… но я говорю как дурак! Приготовления! День! Честно говоря, ее деньги были мне необходимы. Поэтому и в такой ситуации, как моя, все должно было быть так, чтоб предотвратить разрыв. И после всего этого, какого еще отношения ожидать к себе от Марианны и ее друзей, каким языком можно было изложить мой ответ? Это могло быть только в такой форме, окончания всего. После такого дела я сам признал себя негодяем, а был ли я при этом очень гибким или бушующим не имело уже никакого значения! «Я полностью потерян в их глазах» – сказал я сам себе, – Вычеркнули навсегда из списка своих знакомых и считают меня беспринципным провинциалом, а это письмо заставило думать обо мне еще и как о мерзком человеке!». Таково было мое мнение в то время, когда в преступном легкомыслии я переписывал письмо своей жены, расставаясь с Марианной. Ее три записки, к несчастью, все были в моей записной книжке, или мне надо было отрицать их наличие и спрятать где-нибудь навсегда. Меня заставили их достать и отправить, я даже не смог их поцеловать. И локон волос, который я всегда носил с собой в том же портмоне, и на который невеста не могла смотреть без ярости, такой дорогой для меня локон – все мгновенно было отнято у меня!

– Вы очень ошибаетесь, мистер Уиллингби, очень вините себя, – сказала Элинор голосом, который вопреки ее желаниям выдавал сочувственные эмоции, – вам не следует далее говорить так ни о мистере Уиллингби, ни о моей сестре. Вы сами сделали свой выбор. Вас никто не неволил. Ваша жена имеет право на ваше расположение, или уважение, в крайнем случае. Она должна испытывать к вам сильное чувство, иначе она не вышла бы за вас замуж. Обращаться с ней невежливо или говорить о ней неучтиво – все это ничего не даст ни Марианне, ни мне, и, думаю, что и вам!

– Не говорите со мной о моей жене! – сказал он и тяжело вздохнул – Она не стоит вашего сочувствия. Она знала, что я не уважаю ее, когда мы женились. Хорошо, поженились мы, и приехали в Комб-Магну, чтобы счастливо там жить. А, в результате всего, вернулись в город для прошлых развлечений. Вы жалеете меня, мисс Дэшвуд, сейчас? Или я все это рассказал просто так? Может, это небольшой плюс для меня. Может, теперь я не так виновен в ваших глазах, чем раньше? Мои намерения не были всегда плохими. Разве, я не объяснил теперь вам все причины своей вины?

– Да, вы кое-что прояснили, немного. Вы доказали, что вы не так уж виноваты во всем, хотя я вам и не верю. Вы доказали, что ваше сердце не такое безнравственное, точнее, менее безнравственное. Но, я с трудом поняла о тех невзгодах, которые вы принесли. Я с трудом понимаю, что еще может быть хуже этого?

– Могли бы вы повторить все это вашей сестре, после того как она поправиться? Позвольте, мне быть в ее глазах тоже немного обеленным, как в ваших. Вы сказали мне, что она уже простила меня. Позвольте же мне представить, что лучшее знание моего сердца и моих истинных чувств вызовет в ней более естественное и более нежное желание простить меня. Расскажите ей мою историю, мое покаяние, скажите ей, что мое сердце никогда не предавало ее, и, если вы хотите, сейчас она мне милей, чем когда-либо.