Здесь она резко остановилась, чтобы перевести дух. Элинор не стала ее перебивать, хотя эти слова и льстили ее гордости. Затем Марианна продолжала:

– Ты такая славная. И будущее докажет справедливость моих слов. Я разработала свой план, и, если он удастся, я и мои чувства будут управляемы, а мой дух тверд. Они все больше не будут так беспокоиться обо мне. Я теперь буду жить только ради своей семьи. Ты, моя мать и Маргарет – это теперь весь мир для меня, и вы разделите мои чувства между собой. От вас, и из этого нашего дома я теперь никуда уже не уеду, а если я и уйду в другое общество, то это только будет значить, что мой дух сломлен, мое сердце изменилось, и что я пользуюсь добротой и прелестью жизни, не отдавая ей должное! Что же касается Уиллингби, то рано или поздно я обязательно прощу его. Воспоминания о нем со временем можно пережить, без всяких особых условий или стечений обстоятельств! Мне необходимо время, чтобы всё понять и принять.

Она замолчала, и добавила с нежностью:

– Если бы я только могла заглянуть в его душу, все стало бы намного легче!

Элинор в это время все еще сомневалась, надо ли или не надо всё рассказать сестре именно сейчас. И, наконец, решилась.

Она начала этот разговор издалека, осторожно, взвешивая каждое слово. Чтобы ненароком не ранить Марианну и преподнесла всё так умело, что в ее рассказе было много сказано о его искреннем раскаянии и почти ничего о его сильных душевных муках и о том. Что он по-прежнему любит Марианну.

Взволнованная Марианна не могла произнести ни слова, она опустила глаза и боялась взглянуть на сестру, ее бледные губы дрожали. Казалось, она боится даже дышать, чтобы громким вздохом не спугнуть откровенность. Каждый звук, каждый слог, она ловила с жадностью, наконец, ее руки сами собой потянулись к руке сестры, и тихие слезы покатились по щекам.

Элинор, крепче обняв Марианну, решила, что первая прогулка и история Уиллингби утомили ее сестру. Она осторожно повела ее по направлению к дому, и пока они не подошли к дверям, они всё время говорили только о Уиллингби. Можно было только представить, какие мысли и какое любопытство овладевали ею, но ни один вопрос не был задан и не продолжил беседу, и эти славные минуты взаимопонимания были самыми приятным за все время прогулки. Когда они зашли в дом, Марианна произнесла только два слова: «Скажи маме». Эти слова были произнесены в слезах. Она отошла от сестры и поднялась медленно наверх.

Элинор не пыталась ей возражать, так как заранее была готова почти к такому восприятию своего рассказа, и направилась к матери, чтобы до конца выполнить свое предназначение.

Миссис Дэшвуд не могла спокойно слышать ни слова в оправдание своего бывшего протеже. Она согласилась снять с него обвинения в некоторых его преступлениях, пожалела его и даже пожелала ему счастья. Но ее прежнее доверительное отношение к нему ушло безвозвратно. Ничто не могло оправдать его предательства доверчивой и наивной Марианны. Ничто не могло заставить забыть те последние страдания, которые он принес ее дочери и далекой Элизе. Теперь ничто не могло возвратить ему прежнее место в их жизни и хоть как-то поколебать шансы полковника Брэндона.

Если бы только миссис Дэшвуд услышала эту историю от самого Уиллингби, то, возможно, это произвело бы на нее большее впечатление, чем то, которое оказала эта история из уст Элинор. Но Элинор не пыталась защищать Уиллингби, да и это ей было не под силу. Она не собиралась навязывать кому-либо свое собственное мнение о нем, а лишь пыталась рассказать правду и только правду, не давая поводов для новых несбыточных мечтаний.

Вечером, когда они снова собрались все вместе в гостиной, Марианна первой заговорила о нем, но это произошло самой собой, без какого-то умысла, судя по тому беспокойству, с которым она сидела, ее яркому румянцу, когда она говорила, и ее меняющемуся голосу, выдающему волнение.

– Я хочу заверить вас обеих, – сказала она, – что я всё поняла правильно, как вы того и хотели.

Миссис Дэшвуд постаралась прервать ее с мягкой осторожностью, чего не стала делать Элинор, которая, действительно, хотела услышать искреннее мнение.

Мариана медленно продолжала:

– Это такой камень с души, спасибо тебе, Элинор, что ты всё рассказала мне этим утром. Теперь я действительно услышала то, что я хотела услышать! – ее голос сорвался, но через несколько минут зазвучал в гостиной снова. – Теперь я спокойна. Я не хочу никаких перемен. Я никогда не была бы счастлива с ним, после того, как узнала все то, что вы мне рассказали. У меня лучше пусть не будет ни доверия, ни уважения к нему, но ничто и никогда, все равно, не изменит моих чувств!

– Я знала, я знала это! – воскликнула ее мать, – Быть счастливой с таким непостоянным и ненадежным человеком? С тем, кто сломал жизнь самого дорогого для меня человека и едва не уничтожил нашего лучшего друга? Нет, моя Марианна ты никогда не была бы счастлива с таким мужем!

Марианна вздохнула и повторила:

– Я не хочу перемен!

– Сейчас ты правильно оцениваешь то, что произошло, – сказала Элинор, – так, как это предполагает здравый смысл. Даже, если бы ваш брак состоялся, он был бы обречен. Вы были бы невероятно бедны и не смогли жить на те гроши, которые он будет получать. Его желания и твои мечты никогда не осуществились бы, и вы оба стали несчастными. Твое чувство гордости и собственного достоинства не позволит тебе сидеть сложа руки, ты бы начала отчаянно экономить на себе, чтобы хоть как-то исправить ваше положение, но ограничить его расходы, повлиять на его интересы тебе бы вряд ли удалось, он начал бы злиться на тебя и, в конце концов, разлюбил, так как ты невольно посягнула бы на его гордость, его эгоизм…

Губы Марианны дрожали, и она повторила:

– Эгоизм? – и далее спросила, – ты и вправду думаешь, что он эгоист?

– Все его поведение, – сказала Элинор, – от начала и до конца – эгоизм, да и только. Эгоизм заставил его сначала вызвать в тебе чувство, в которое он сам потом поверил, эгоизм не дал этому развиться и закончиться естественно, и, в конце концов, только эгоизм изгнал его из Бартона. Его собственное удовольствие, и только для него одного, – вот единственный принцип, которым он руководствуется в жизни.