«Скажу, скажу ему», — вертелось в голове у Усимацу, и, всё будто чем-то сдерживаемый, он вышел из ванны, так ничего и не сказав. Вернулись в комнату. Адвоката всё ещё не было. На ужин им готовили рыбу хая, недавно пойманную в реке Тикума. Рэнтаро купил её но дороге из Уэды. Он велел зажарить рыбу на вертеле и подать с мисо. Рэнтаро давно мечтал о таком блюде. Из кухни доносилось звяканье посуды, аппетитный запах жарящейся рыбы, смешанный с запахом капающего с вертела подгорелого жира, наполнил комнату.

Рэнтаро достал из чемодана свои лекарства. После ванны он выглядел посвежевшим и здоровым. Машинально понюхав креозот, Рэнтаро вдруг заговорил о Такаянаги:

— Значит, Сэгава-кун выехал из Ииямы вместе с ним?

— Да, но, знаете, учитель, он вёл себя как-то странно, — засмеялся Усимацу, — похоже было, что он меня избегает.

— Это говорит о том, что у него нечиста совесть.

— Словно сейчас вижу, как он прячет лицо в воротник своего пальто.

Рэнтаро улыбнулся.

— Из дурного, мой друг, никогда ничего хорошего не выйдет.

Он рассказал Усимацу всё, что слышал о Такаянаги и о его тайной женитьбе на дочери Рокудзаэмона. Рэнтаро узнал обо всём этом довольно странным образом. Когда он находился в деревне Акиба, где был самый старый в Синано посёлок «этa», ему об этом рассказал какой-то родственник Рокудзаэмона, с которым тот был в плохих, даже враждебных отношениях. Когда же Рэнтаро с адвокатом Итимурой приехали в Нэцу, они сразу же наткнулись на молодую чету Такаянаги, которые тайком отправлялись в свадебное путешествие. Возможно, те их и не заметили, но Рэнтаро и Итимура сразу узнали Такаянаги.

— Нет, это уму непостижимо! — воскликнул Рэнтаро. — Как, по-твоему, Сэгава-кун, что должен чувствовать такой человек? Когда ты вернёшься в Иияму, увидишь, наверное, он объявит о своей женитьбе как ни в чём не бывало. Даст понять, что жена из богатого дома и из какой-то дальней местности. А вот что она дочь «этa», этого он не расскажет.

Служанка внесла столики с ужином. Запах свежезажаренной рыбы щекотал ноздри. Её серебристая спинка и оранжевое с белым брюшко, покрытые мисо, стали коричневыми. Нанизанная на бамбуковый вертел рыба плавала в жиру. Забавно выгнув спину, рядом со служанкой появилась кошка, привлечённая запахом рыбы. Услышав, что её услуг не потребуется, служанка взяла кошку и удалилась.

— Ну что ж, начнём, — сказал Усимацу, придвигая кадочку с рисом, от которой шёл пар.

— Ты не стесняйся, вспомни нашу столовую в учительской семинарии, — засмеялся Рэнтаро и стал есть. Усимацу тоже принялся за рыбу; нежное мясо её легко отделялось от костей, а поджаренное мисо вкусно пахло.

— Да! — Рэнтаро отстранился от столика и положил руки на колени. — Современным господам просто диву даёшься! Ради денег они готовы на всё. Но как бы Такаянаги ни пускал пыль в глаза, дела у него, как я слышал, обстоят неважно. По уши в долгах, кредиторы наступают со всех сторон, и он пускается на всякие махинации, лишь бы удержаться на поверхности. Вряд ли ему удастся в этом году победить на выборах. Знаешь, как бы туго тебе ни приходилось, жениться ради денег — это значит уж явно показать свою низость. Конечно, Такаянаги может доказывать, что Рокудзаэмон полноправный гражданин, что в женитьбе на его дочери нет ничего странного и что вполне естественно на выборах пользоваться помощью родственников… Допустим, что это так. Хорошо. Если ради полюбившейся ему девушки он переступил границы своего сословия — это хорошо. Но зачем же тогда устраивать свадьбу тайком? Зачем он ведёт себя как трус, тайком приезжает, тайком уезжает? Ведь он — кандидат в парламент. Разглагольствует повсюду так, словно способен вершить мировую политику, а посмотришь — в жизни он ничтожный человечишка, надевший на себя личину благородства. Ведь это ужасно! Правда, на свете сколько хочешь людей, которые ради денег готовы на всё, они даже собственную душу продадут, найдись только покупатель. Но этот Такаянаги тем и отвратителен, что он лицемер и ханжа. Представь себя на моём месте — и ты поймёшь, что для «этa» нет ничего более унизительного, чем вот такого рода сделка…

Помолчав немного, Рэнтаро снова заговорил об этой истории с женитьбой, как будто мысль о ней не давала ему покоя.

— Этот Такаянаги хорош, но не лучше и Рокудзаэмон! Как можно выдать родную дочь за такого человека! Теперь, наверное, он отправится в Токио и всюду будет трезвонить, что его зять политический деятель. Только вряд ли всё это обойдётся благополучно. Ведь и тщеславию есть границы! О дочери хотя бы немного подумал.

Усимацу с удивлением слушал Рэнтаро — он не имел ни малейшего представления о закулисной стороне жизни политиков. Поразила его и горячность, с какой Рэнтаро говорил о своих сородичах. «Какая сила духа заключена в его хилом, больном теле!» — подумал Усимацу. Слова Рэнтаро доходили до самого сердца Усимацу, но иногда ему казалось, что не будь Рэнтаро больным, он бы спокойнее и хладнокровнее смотрел на жизнь.

Усимацу так и не сказал того, что хотел. Когда он вышел из гостиницы, было совсем темно. По дороге домой ему стало так грустно, что захотелось плакать. Почему же я не сказал? — допытывался он у самого себя и сам же отвечал: потому что запретил отец… потому что меня предостерегал дядя… потому что, если тайна соскользнёт с моих уст, она рано или поздно дойдёт до чужих ушей: учитель скажет жене, а она как женщина вряд ли сможет сохранить чужую тайну, и тогда повернуть всё назад будет невозможно… К тому же я вовсе не хочу думать о том, что я «этa», я до сих пор жил как обыкновенный человек и впредь хочу жить так же, это самое разумное.

Усимацу придумывал себе всевозможные оправдания, к тому же задним числом, но и сам в них не верил. Его терзало раскаяние, у него было такое чувство, что он обманул самого себя. Ведь таиться от Рэнтаро ему попросту не позволяла совесть.

Ах, полно, к чему эти мучения! Конечно, если он и откроет когда-нибудь свою тайну, то только учителю. Он признается только человеку, который сам когда-то вот так терзался, который сам «этa». Что же в этом опасного, что страшного?

«Не сказать — это значит солгать», — снова начинал корить себя Усимацу.