Машина Марченко стояла там, где была оставлена. Мотор работал, шофер, как всегда, дремал. Легкий снегопад прикрыл городское убожество, и Таганская площадь стала выглядеть как на почтовой открытке. Впервые за этот день напряженность спала. Генерал провел все сорок пять минут дороги до Архангельского в легкой дремоте на заднем сиденье, краем уха слыша, как Российское радио долдонило надоевшие аргументы тех, кто выступал за немедленную и жесткую экономическую реформу, а также консерваторов, которые предупреждали о социальной катастрофе и требовали чрезвычайной осторожности.

При въезде в дачный поселок старая Катя, как всегда, выскочила из сторожки, открыла широкие ворота. Как обычно, передние фары высветили ее приветливый жест и беззубую улыбку. На этот раз внутренняя асфальтовая дорога оказалась почему-то не подметена. «ЗИЛ» проследовал по свежим автомобильным следам в самую середину поселка. Марченко обратил внимание, что следы вели дальше, к неосвещенной «Волге», запаркованной под деревьями. Но у него это вызвало лишь мимолетный интерес. «ЗИЛ» повернул направо к даче, где Виктора Петровича всегда приветствовали уютные домашние огни.

Марченко открыл дверцу и попросил шофера приехать за ним в семь утра. Мотор снова заурчал, и лимузин отъехал. Под высокими соснами Марченко постоял, глядя на свой дом. Таня всегда открывала ему, никогда не приходилось шарить по карманам в поисках ключей. Но сегодня Таня не появилась.

Он нажал кнопку звонка. Затем нетерпеливо толкнул дверь. Та приоткрылась на несколько сантиметров. В щели показались испуганные глаза. Затем он, переступив порог, увидел Таню, закутанную в толстую шерстяную шаль, которую она прижимала к груди. Марченко заметил, что жену трясет. Она стояла с заплаканными глазами и была смертельно бледна.

— Ты больна, дорогая?

Таня вся дрожала, и ее глаза были устремлены куда-то поверх головы Марченко. Он обхватил ее руки, чтобы поддержать и успокоить.

— Ты больна? — снова спросил он.

— Не-е-ет, — пролепетала она. — Пистолеты… какие-то люди.

Она пыталась говорить внятно и связно, однако не получалось. Силилась показать рукой, но будто окаменела.

Марченко — полицейский и бандит — сразу заменил домашнего Виктора Петровича. Оставив входную дверь открытой, он двинулся осторожными шагами в прихожую, затем мимо лестницы в жилую комнату. Он почувствовал кровь, прежде чем увидел ее. Дул сквозняк, приносивший снег и холодный воздух в помещение. Откуда-то донесся звук отъезжающего автомобиля.

Комната была пуста. Мебель не тронута. Сосновые поленья шипели и стреляли в камине. Ужин из закуски и холодного карпа ждал на столе. Обычная картина домашней безмятежности, к которой он возвращался каждый вечер… Если не считать разбитых стекол, сорванных занавесок и туши совсем недавно зарезанной овцы, подвешенной за шею к ламповому крюку в потолке.

Марченко мог мириться со смертью, жестокостью, варварством при выполнении профессиональных обязанностей. Мертвецы в морге были теми, кого он не знал, даже не людьми, а предметами с инвентарными номерами, регистрационными данными. Но кровь здесь, на даче, даже присниться не могла. И не простой даче, а особняке в привилегированном, тщательно охраняемом поселке для высшего генералитета.

Робко приблизилась Таня. Она таращилась на кровь, стекающую из распоротого овечьего живота и перерезанного горла на бухарский ковер. Затем жена разрыдалась. За три десятилетия их совместной жизни Таня никогда подобного не испытывала. Виктор Петрович всегда был как бы обычным, похожим на других, мужем, который уезжал на работу и возвращался через Катины ворота с деньгами и вкусной едой в то время, как она хлопотала по дому, следила за семьей. Она всегда считала, что его работа заключается в расследовании различных дел и составлении документов. Действительно скучная работа, но вполне нормальная для стража правопорядка, и она приносила награды и уважение в Центре. И вот сейчас впервые и еще не осознавая этого, Таня столкнулась с тем ужасом, какой царил в действительности у Виктора на работе.

Марченко крепко обнял ее за плечи и тоже глядел как в шоке. Он был также потрясен. Крюк торчал у овцы в глотке. Напряженные вытянутые ноги. И голова с торчащими ушами, а на ней тюбетейка. В качестве визитной карточки.

Марченко достал из шкафа охотничье ружье и патронташ. Затем выключил электричество на первом этаже и приказал Тане сделать то же самое на втором. Не надо, чтобы в доме высвечивалась какая-либо цель для тех, кто, возможно, укрывался снаружи.

Неподалеку горел уличный фонарь, чуть раздвигая темь в комнате. Марченко подставил стремянку, снял с крюка и опустил на пол тяжелую тушу. Затем, преодолевая омерзение, впихнул еще теплые внутренности в брюхо, протащил убитую овцу по паркетному полу, распахнул широкое окно и вытолкнул тушу на открытую террасу. Таня молча вытирала кровавые следы, выжимая тряпку в ведро с водой. Марченко вспотел. Его руки были в крови. Он видел, как чистый снег вокруг туши заливается яркой кровью. Кровь. Всюду кровь.