Юшкас удивленно посмотрел на прокурора.

Нелады в доме Шамайтиса? Два старых человека, проживших вместе такую долгую жизнь... Странно! И потом, какое это имеет отношение к случившемуся на даче?

Словно разгадав недоумение Юшкаса, прокурор пояснил:

— Я хочу, чтобы вы были в курсе всех вопросов, которые могут у вас возникнуть по ходу следствия. Кстати, этими вопросами могут заинтересоваться и товарищи из Комитета. Так вот. Я наводил справки в Академии, в университете, где преподавал профессор. Последние годы он работал над книгой о католической реакции. По-моему, это немаловажная деталь, товарищ Юшкас, как вы считаете? — прокурор улыбнулся. — Видите, вы меня настолько убедили вашими доводами, что весь дальнейший ход расследования я теоретически строю, исходя из ваших концепций.

Он поднялся из-за стола. Подошел к Юшкасу и обнял его за плечи.

— Действуйте, Ивар. Знакомство с Шамайтисами облегчает вашу работу.

...Смерть мужа потрясла Марию Шамайтене. Но эта сухонькая, седая женщина не плакала, не билась в истерике, а закрылась в своей полутемной комнате и не выходила оттуда несколько суток. Только приезд Ивара Юшкаса нарушил ее затворничество.

Мария Шамайтене встретила Юшкаса приветливо. Вглядываясь близорукими глазами в этого невысокого человека с небольшим шрамом на худощавом, чисто выбритом липе, с орденскими планками возле карманчика темно-синего пиджака, она невольно старалась представить его себе таким, каким он был в пору своей юности, в дни веселых игр и забав с ее дорогим Юргисом. Что-то в нем напоминало ей сына: такие же светлые волосы, улыбка, та же стремительность движений... Что ж, спрашивай, милый Ивар, старая Мария ответит на любой вопрос, расскажет все, что знает.

Но Юшкас ни о чем не спрашивал. Медленно, неторопливо текла беседа. Воспоминания о далеких годах сменялись разговором о делах сегодняшних, о последних днях жизни и работы Альберта Шамайтиса. И только когда Юшкас повел речь о трагической смерти старого профессора, Мария преобразилась. Она подняла дрожащую руку и заговорила так, будто произносила заклинание:

— В смерти Альберта мы все видим волю всевышнего. Мой муж был грешен. И я скорблю, что он, не успев раскаяться, ушел из этого мира. Я молюсь за него и буду молиться до конца дней своих. — Широким, размашистым жестом Мария осенила себя крестом.

Юшкас не перебивал. Он смотрел на старую женщину, говорившую исступленно, самозабвенно. Он начинал понимать, что перед ним — религиозная фанатичка.

В этот день Ивар Юшкас недолго сидел у тети Марии — так по старой привычке он называл ее. Выйдя из дома, он несколько раз вдохнул полной грудью свежий воздух и провел рукою по лбу, словно отгонял неприятные видения.

На утро следователь был приглашен к сотруднику Комитета государственной безопасности. Он остался доволен большим и содержательным разговором с полковником Алексеем Николаевичем Беловым и в докладе прокурору охарактеризовал его коротко и ясно:

— Очень толковый и знающий человек!

Из беседы с полковником Юшкасу особенно запомнились слова:

— Товарищ Юшкас, давайте на минуту раздвинем служебные рамки, подумаем, порассуждаем — не является ли гибель Шамайтиса еще одним звеном в борьбе реакции против сил прогресса и демократии? Есть кое-кто среди нас, кто говорит о возможности идеологического сосуществования. Мне представляется, что гибель Шамайтиса — трагический и отрицательный ответ этим людям.

После беседы с Беловым Юшкас опросил людей, знавших профессора, бывавших в его доме, живших по соседству в городе и на даче, ознакомился с опубликованными трудами ученого, несколько раз долго и задушевно беседовал с Катре, приходящей домашней работницей семьи Шамайтис. Юшкас старался выяснить, как жил погибший, кто интересовался его жизнью, его работами... Словом, он делал все то, что должен в таких случаях делать следователь, если он пытлив и настойчив.

Да, теперь Ивар Юшкас был твердо уверен в правоте слов прокурора о неладах в доме Шамайтиса. Больше того, следователь начинал постепенно проникать в тайные причины разлада старого профессора с женой. Поэтому он даже не удивился, когда в одно из посещений квартиры вдовы Шамайтис, просматривая бумаги покойного, обнаружил в ящике письменного стола скомканную записку такого содержания: «Сегодня день святого Юргиса. Напоминаю тебе об этом. Прошу посетить костел или помолиться со мной и с отцом Августином. Выполни свой долг католика. Сделай это, если не ради себя и не ради меня, то хотя бы в память о покойном сыне. Ведь нашего мальчика тоже звали Юргисом. Мария».

Задумавшись, Юшкас долго сидел за письменным столом. «Юргис! Друг детства, фронтовой товарищ! Память о нашей дружбе тоже обязывает меня разгадать, кто и зачем убил твоего отца».

Короткая записка Марии мужу... Видимо, этот способ общения между супругами стал постоянным и почти единственным. Уже давно каждый из них жил своей обособленной жизнью; уже давно они перестали понимать друг друга. Старики жили в одной квартире, под одной крышей, изредка встречались за обеденным столом, но были чужими.

И сейчас, глядя на эту скомканную записку, подтверждавшую все, что он узнал за последние дни, Юшкас, как открытую книгу, читал семейную хронику Шамайтисов.

...Много лет назад Мария, юная племянница литовского ксендза Дедюласа, вошла в этот дом на Погулянке как супруга талантливого ученого-историка Альберта Шамайтиса. Она любила мужа, восхищалась его работами по истории Литвы, преклонялась перед его авторитетом. Мария много читала, но в библиотеке своего дяди она привыкла видеть только богословские книги Даукша, Бреткунаса, Ширвидаса. Библиотека мужа была совсем иной.