Мы собрались быстро и, не попрощавшись со своими немецкими друзьями, уехали из Германии. Жанке я позвонила в последний момент, хотя тоже особой потребности у меня для этого не было. Она примчалась и, едва переступив порог квартиры, расплакалась.

— Риточка, Ритуля… — горько завыла Жанка, уткнувшись в моё плечо мокрым лицом, — ну, как же я без тебя буду… как буду…

— Как была, так и будешь, — хотелось ответить Жанке.

Она раздражала меня, как никогда раньше.

— Грязь, сплошная грязь… — думала я, смотря на Жанку, от которой несло перегаром и ещё каким-то неприятным запахом. — С кем я общаюсь… совсем опустилась…

Мы дружили с Жанкой уже несколько лет и нас многое связывало, но я не ожидала от неё такой бурной реакции на наш отъезд. Она, правда, всегда казалась неуравновешенной. А последнее время я стала подозревать, что Жанка принимает наркотики. Точек от уколов на её руках я не видела, но взгляд блуждал, будто сонный. В день нашего прощания, она долго оставалась у нас, хотя я почти откровенно пыталась её выставить. Мои мысли убежали далеко от Жанки, я почти не слышала её, а она всё говорила и говорила. Я даже не вслушивалась в её бормотанье. Она то скулила, видимо, опять жалуясь на своего Дитера. То бравировала, как всегда хвастаясь какими-то его подарками. Всё это наскучило и было не интересно. В один момент, когда Жанна пересела ко мне и, обняв, прильнула к щеке, я брезгливо оттолкнула её, но она даже не заметила этого.

— Что, собственно, связывало меня с ней столько времени? — подумала я. — Как была провинциалкой и дешёвкой, так и осталась… не зря говорят: девушка уехала из деревни, а деревня осталась в девушке.

Сначала, когда Жанна подошла ко мне в сауне и, хлопнув по коленке, бодро заговорила, она показалась мне вполне европейской дамой. Но потом, присмотревшись, я поняла, что её рабоче-крестьянское происхождение не вырубишь топором. Даже когда Жанка в шикарных брюках и в роскошной белой блузе с широким кружевным воротником, сидя в кожаном кресле, забросив ногу за ногу, прикуривала длинную белую сигарету, вставленную в изящный мундштук… даже тогда, чуть присмотревшись, можно было уловить черты деревенщины.

Да и поговорить с ней особенно не о чем. Жанка мало интересовалась новостями, ничего не читала и кроме светских сплетен, других тем не знала. И внешне она была далека от моего идеала женской красоты — когда она лежала на спине, на месте её грудей оставались одни соски, да и те были какими-то недоразвитыми, детскими. Розовые и мягкие, они никогда не торчали вверх. Чтобы ухватить Жанкин сосок зубами нужно было сильно постараться. А лобок, с редкой порослью курчавых волосков, совсем не напоминал ту булочку, которую хотелось укусить. Скорее это был несчастный бугорок в обрамлении выпирающих по бокам костей.

Взглянув на Жанку, я отчетливо поняла, что она меня раздражает не меньше Дагмар и Карла. Хотелось быстрее избавиться и от неё. Но она всё плакала и плакала, растирая слёзы и непрестанно пытаясь обнять меня. Жанкина бурная реакция по поводу нашего расставания вызвала недоумение.

— Неужели я для неё столько значу? А, может, она приняла слишком много на грудь? — думала я, с неприязнью смотря на пьяную женщину, которая вот уже в который раз за вечер переходила от бравурного крика к слезливому нытью. В этот момент она была мне неприятна.

Первые месяцы в Москве пронеслись на парусах, словно их гнал штормовой ветер. Я вернулась на Родину с твёрдым намерением изменить свою жизнь. Хотелось избавиться от того душившего нароста, который толстым слоем облепил меня и не давал вздохнуть полной грудью. Московский воздух и новое окружение питали надежды, что всё нынче будет по-другому.

Я быстро нашла работу, на которую даже рассчитывать не могла в Германии и с удовольствием вставала каждый день в восемь утра, а не валялась в кровати, как прежде, до обеда. Мы с Киром купили квартиру, оборудовав её по европейскому образцу, с любовью расставив по полочкам и тумбочкам дорогие нашему сердцу безделушки, накопленные за годы жизни в Европе. В выходные мы ходили в театры, посещали вернисажи и выставки. Привезённые из Германия сексуальные игрушки, валялись в самом дальнем углу нашего гаража в коробке, до которой так и не дошли руки.

— Завтра в Колонном Спиваков, а на Манежной ранний авангард — говорил Кирилл, появляясь на пороге, — ты как?

— Я — «за», конечно, пойдём! — с готовностью юной пионерки отвечала я мужу с таким же возбуждением, как когда-то, когда мы обговаривали наши встречи с Дагмар и Карлом.

И тут я увидела Веру. На дворе стояло жаркое лето. Вера залетела с улицы разгорячённая, раскрасневшаяся, будто булочка, которую хотели поджарить в духовке. Она бежала по коридору лёгкой походкой, не вязавшейся к её полноватой фигуре. Пшеничные локоны прыгали при каждом шаге, придавая игривость и, я бы сказала, необычайную сексуальность. Вера, видимо, очень спешила и, пробежав мимо и обдав волной жара, даже не взглянула в мою сторону. Но я её очень даже рассмотрела. В ту ночь я никак не могла заснуть. Мне снился Карл с телом Дагмар. Они были почему-то с маленькой собачкой на поводке. Когда собачка подбежала ко мне, я увидела, что у пёсика лицо Жанны. Жанна кинулась и стала лизать меня, но тут я рассмотрела, что это всё-таки Дагмаровский мопс. В ужасе я отпрянула и закричала…

— Рита, Рит… — тряс меня за плечо Кир, — ты что кричишь, проснись…

Я проснулась в страшном угаре. Тело дёргалось, а между ног было откровенно мокро. Стало ясно — пора нести из гаража ящики с сексуальными приборами.

С Верой мы встречались почти каждый день, хотя по работе наши пути не пересекались. Однажды я заговорила с ней, найдя какую-то причину, после чего мы стали здороваться и перекидываться незначащими фразами. Потом пару раз в перерыв ходили в маленький ресторанчик недалеко от нашего офиса выпить по чашечке кофе и перекусить. Когда как-то наши руки соприкоснулись, по мне прошлась волна возбуждения, свернувшаяся внутри живота твёрдым комком. Вечером я опять думала о Вере. Засевшее желание, требовало разрядки. Комок дёргался, напоминая о своём неудовлетворённом состоянии.