— Ты будешь судьей, — воскликнул Габор, — а я палачом. Сообщаю, что все готово к казни.

— Хорошо, — сказал я. — Палач, приступайте к своим обязанностям.

Тогда Габор потянул веревку, а я приподнял пса. По сигналу брата я отпустил собаку. Такса начала издавать печальные, низкие, плачущие звуки и дрыгать черными в желтых пятна лапами. Потом она вдруг вытянулась и так и осталась. Мы смотрели на нее какое-то время, потом пошли полдничать, оставив на веревке. После полдника девочки вертелись у ворот с сахаром и пытались заманить других собак. Потом принесли собаку Габору, чтобы тот ее повесил. Брат, однако, отказался. Он заявил, что одного повешения в день достаточно, и Юци открыла ворота и выпустила собаку.

В следующие дни мы совсем забыли о казнях: нам подарили для игры новый мяч.

Потом мы говорили об Эмме. Габор говорил, что терпеть ее не может, что она задавала, а Ирма — дурочка, что так к ней подлизывается.

— Лучше бы они совсем не мирились, а то она снова придет сюда и будет жеманничать и хвастаться! — сердито сказал Габор.

Желание Габора не исполнилось. На следующий день после обеда к нам пришла Эмма. Вдвоем с Ирмой.

— Какая она противная! — шепнул мне Габор.

— Милая, дорогая! — думал я про себя, но, все-таки, был очень сердит на Ирму.

Дело в том, что Ирма просто светилась от радости. Во время игры она все время подзывала Эмму, обнимала, целовала, чуть не душила в объятиях. Но потом они снова из-за чего-то поссорились.

— Пообещай, что не будешь разговаривать с Рози! — просила Ирма, чуть не плача.

— Нет! — решительно ответила Эмма и улыбнулась.

Юци и Ани принялись шептаться. Габор, Ирма и я смотрели на малышку Эмму. Боже мой, какая она была красавица!

Стояли последние солнечные дни осени. Двор принадлежал нам. Папа и мама уехали на прогулку верхом, кухарка подала кофе и ушла на кухню готовить.

— Ты когда-нибудь видела, как вешают? — спросила сестра малышку Эмму после полдника.

— Нет! — ответила Эмма и так покачала головой, что пряди упали на лицо.

— А папа не рассказывал?

— Да, он рассказывал, что повесили убийцу, — ответила Эмма прохладно, без всякого интереса.

— А у нас есть виселица, — похвасталась Юци.

Вскоре мы все оказались на чердаке, чтобы продемонстрировать Эмме повешение. Таксу мы с Габором за несколько дней до того закопали в помойной яме, и петля свободно болталась на балке.

— Давайте понарошку повесим кого-нибудь — сказал Ирма. — Давайте Эмма будет преступницей, и мы ее повесим.

— Лучше тебя — рассмеялась Эмма.

— Палач, привести приговор в исполнение! — скомандовал сам себе Габор.

Малышка Эмма побледнела, но по-прежнему улыбалась.

— Стой, не шевелись, — сказала Ирма. Я надел петлю ей на шею.

— Нет, я не хочу, — захныкала малышка.

— Убийца молит о пощаде! — воскликнул Габор, раскрасневшись, — но помощники палача хватают ее. — Юци и Ани схватили Эмму за руки.

— Не надо, нет! — закричала малышка Эмма и начала плакать.

— Бог помилует! — произнес Габор. Ирма схватила подружку за ноги и подняла.

Ей было тяжело, и она чуть не упала, и я подоспел на помощь. В тот раз я впервые обнял Эмму. Брат потянул за веревку, обмотал ее конец вокруг балки и завязал. Малышка Эмма висела. Сначала она дергала руками и сильно дрыгала худыми ногами в белых колготках. Эти движения выглядели очень странно. Лица не было видно, потому что на чердаке было уже довольно темно. Потом движения прекратились. Тело вытянулось, как будто ища скамейку для опоры. Больше малышка Эмма не двигалась. Всех охватил жуткий страх. Мы кубарем скатились с чердака и спрятались в саду, кто где. Ани и Юци убежали домой.

Через полчаса на труп наткнулась кухарка, которая хотела принести что-то с чердака. Она позвала отца Эммы еще до того, как приехали домой наши родители…

Здесь запись прерывается. Автор дневника, которому довелось участвовать в тех ужасных событиях, больше не упоминает о них. Вот что я знаю о судьбе этой семьи: отец в чине полковника вышел в отставку, Ирма вдовствует, Габор служит, он офицер.

Как-то раз Йошка Залаи, веселый и умный юноша, остановил меня на улице.

— Слушай, прошлой ночью я видел чудесный, невероятный сон, я должен тебе его рассказать.

Мы зашли в кафе, сели, закурили, и я сказал, что с удовольствием его выслушаю.

Йожеф начал так:

— Было летнее утро. Прекрасное, звонкое, свежее утро, какие редко случаются в жизни нервного человека. Радость была разлита в воздухе густыми солнечными мазками, как краска на полотнах натуралистов пятнадцатилетней давности. Вокруг — спокойная, плоская равнина, пальмы, вдали — пирамида. Без сомнений, я был в Египте, а широкая река, по берегу которой я шел, была Нилом. Мне оставалось только выяснить, в какую эпоху я попал. Размышляя таким образом, я отправился к воде. Людей нигде не было видно. В воде терпеливо стояло несколько ибисов.