После ужина пошла готовиться к большой любви с директором. Подготовка заняла довольно много времени. Около девяти в дверь постучали. Михал Иваныч ставил на стол бутылку вина и одновременно глядел на меня. Было на что поглядеть. Треники я подвернула выше колен, получились синие бесформенные рейтузы. На одной ноге красовалось пятно зеленки, а рядом большой кусок пластыря. Сверху на мне была надета толстая кофта, застегнутая под подбородком. А на голове красовались несколько папильоток из бумаги. Сколько я возилась с ними, пристраивала, закрепляла резинками, которыми были перевязаны мои припасы.

– Михал Иваныч, – протянула я, – вино то зачем. Давайте сразу к ухаживанию. Только я немного простужена, можно я кофту оставлю.

– Ну конечно, – он был сбит с толку.

– Так давайте раздевайтесь. А то мне еще потом трусики стирать и сушить на батарее.

Михал Иваныч расстегивал пуговицы рубашки, почему-то не снимая пиджака.

– Я сейчас помогу, – сказала я, стаскивая с него пиджак, – вы как любите, чтобы женщина кричала, или только страстно дышала. Мой требует, чтобы я ойкала.

– Ну, я не знаю, – мужчина остановил процесс раздевания, – а ты что же совсем ничего не чувствуешь?

– Какое там чувствуешь. Мне же еще грыжу рукой держать надо, а то с этими чувствами ущемление и скорая помощь. Но я придерживаю так, незаметно почти. Я …

– Знаешь что, – Михал Иваныч застегивал рубашку, – давай подождем пару дней, пока пройдет твоя простуда.

– Как скажете, – проникновенно ответила я, – готова в любой момент, только моргните.

– Бутылку оставить? – спросил он, надевая пиджак.

– Ага. Может девчонки зайдут, вот будет радость.

– Ну-ну. Давай выздоравливай.

Какая прелесть. Я осталась одна и готова была петь и танцевать. Долой нелепые одеяния, долой папильотки. Я открыла вино, растянулась на постели в своих любимых бежевых трусиках, и на радостях выжрала почти всю бутылку. Сейчас бы мужика, я была бы даже не против Михал Иваныча с его кудрями в крупном носу. Но это так, из-за отличного настроения. Хотела прогуляться, поболтать с сотрудниками, но было уже поздно. Задержалась я, играя спектакль перед директором, а потом набираясь вином для ухаживания. Хорошее вино притащил директор.

Утром за столом мы с Петровной были одни. Зинка отсутствовала. Старую грымзу так и распирало. Понизив голос, она зашептала.

– Представляешь, Зинке всю ночь не было. Вечером накрасилась и направилась на дискотеку. Я утром смотрю, постель ее не разобрана. Ну, думаю, шалава, застряла у кого-то.

– Да кому она нужна, – сказала я, – с ее толстой задницей и кривыми ходулями.

– А вот и нужна. – Шепот стал еще тише. – Ему и пригодилась. Утром явилась чуть не с песнями. Завтракать – говорит – не буду. Мы с Михал Иванычем в райцентр едем. И ускакала.

«Вот сука», – подумала я. Настроение испортилось.

После завтрака пошла погулять по дорожкам пансионата. Наши все веселые, мужики уже с утра немного бухие, готовы ухаживать и предлагать неземное блаженство. Еле отвязалась. Нашла скамеечку, села, подставила морду лица солнышку, замерла.

К входу в пансионат подъехала машина директора. Вначале вышел Михал Иваныч, потом с другой стороны открылась дверка, и вылезла толстозадая Зинка в распахнутой шубке. В руках она держала свою старую китайскую куртку.

Почему у меня не случился инфаркт. Зинка была в мутоновой шубке. Но какой – моего любимого бежевого цвета.

Жена уже несколько раз говорила, что у одного из стульев старого финского гарнитура поскрипывает сиденье. Надо было что-то с ним делать. И как раз сегодня выдалось свободное время.

Костя достал ящик с инструментом, открыл его, затем перевернул стул, поставил его для удобства на свои колени. Поискал источник скрипа. Оказалось, один из шурупов, крепящих сиденье к стулу, разболтался.

Костя выбрал в ящике крестовую отвертку и попытался закрутить шуруп. Тот не поддавался. Костя сжал зубы и надавил на отвертку со всей силы. Отвертка соскользнула и выбила кусок дерева из обода стула. Оказалось, что верхняя часть стула склеена из небольших элементов.

Костя осмотрел деревяшку. Надо ее вклеить обратно. У Кости имелся замечательный клей, способный склеивать какие угодно предметы, кроме кожи. Костя специально купил его для ремонта своих сапог. Выполнил все по инструкции: смазал клеем, прижал на две минуты. Но сапог так и остался дырявый. Пришлось нести его к сапожнику. Тот осмотрел дырку, ковырнул ногтем остатки Костиного клея, хмыкнул, смазал края коричневым вонючим клеем, положил заплатку и зажал сапог в деревянных тисках. Приклеилось навечно. Косте до сих пор приходится ходить в этой обуви.