Что же теперь? Прежде всего — пообедать. А потом до восьми посидеть в отделении над бумагами. Фрол Моисеевич и в самом деле запарился — надо помочь.

Не было бы работы, я бы ее все равно придумал. Потому что иначе пришлось бы идти к Седому-боевому. А на это у меня сейчас не хватало духу. Не сумею я утаить ничего. Он сразу почует неладное по моему лицу.

Потом, потом! Завтра, послезавтра, позднее. Пусть малодушие, пусть трусость — не могу…

Я уже был на улице, когда меня окликнули. Обернулся: мой «квартирант», старший лейтенант Кузьминых с листком в руке.

— Забыл сказать: вас утром спрашивали.

— Кто?

Я почему-то сразу подумал: старуха Барковская, пух-перо. И очень удивился, когда прочитал на листке: «Васина Матрена Назаровна».

— Именно меня?

— Именно вас. Очень взволнованная. Я предложил ей пойти к Фролу Моисеевичу, она сказала: «Нет, лучше еще зайду…».

Васина. К тому же очень взволнованная… Это меняло все планы. Я двинул на комбинат, включив наивысшую для моей ноги скорость.

По дороге, уже на территории комбината, мне встретился Изосимов. Пепельный какой-то, небритый, смотрит в мою сторону и не замечает.

— Зазнался, товарищ Изосимов!

— Ой!— встрепенулся.— Здравствуйте, товарищ лейтенант. Замечтался я.

— Знаю, о чем вы мечтаете! Голубоглазая, румяная, вся в светлых кудряшках.

Он усмехнулся:

— У моей глаза желтые, как у кошки. И когти тоже.

— Бросьте заговаривать зубы!— я погрозил ему пальцем.— Словом, вам из Энска привет.

Вот теперь проняло. На серые щеки полез румянец.

— Были там?

— Да, и медсестру Богатову тоже видел. Обижается на вас Богатова. Каждый день писем ждет — и все зря!

— Напишу, обязательно напишу. Знаете, поездки, поездки, без конца и края…

Мы разошлись, каждый в свою сторону. А шагов через двадцать, будто подчиняясь какому-то общему сигналу, обернулись одновременно. И хотя Изосимов тут же улыбнулся и даже фамильярно махнул рукой, я успел заметить тревогу в его взгляде.

Почему он встревожился? Из-за Богатовой? Или… Эх, не спросил я там, знались ли они со Станиславом Васиным, когда лежали в госпитале.

Хотя что я! Изосимов выписался и уехал задолго до того, как туда поступил Васин.

Мерещится всякая ерунда!

Я зашагал быстрее…

На первой же минуте Васина горько меня разочаровала.

— Искали меня, Матрена Назаровна?

— Новость у меня нехорошая, уж не знаю, сгодится вам или нет… Вот вы давеча про Тихона спрашивали, про Клименко,— так, ведь знаете, он удавился.

И что?— я придвинулся ближе.

— Ну, повесился, понимаете?

Вот и все! А я несся, как мальчишка, не щадя больной ноги, в ожидании чего-то существенного, важного.

— Знаю, Матрена Назаровна, знаю,— у меня вырвался невольный вздох.— Еще в тот раз знал.

— Ну да? Что ж мне-то не сказали?

— Расстраивать не хотел.

— Оно бы к моему горю немного прибавило.

Старательно вытерла о передник правую руку, явно собираясь прощаться. Я спросил торопливо:

— Жизнь-то у вас налаживается?— Хотелось, раз уж я здесь, порасспросить ее о Станиславе.

— Да как сказать!— Забудусь — ничего. Вспомню опять худо.

— Все-таки с сыном легче, чем одной, верно?

— Ой, да когда я его вижу! Нагрузили парня по гор ло. Только к ночи заявляется.

Нет, ничего я так не узнаю!

— Подарок-то его хоть кстати в хозяйстве пришелся?— ввернул про швейную машинку, которую он купил в Энске — верно ли, что для матери вез?

Впервые тонкие сухие губы старухи раздвинулись в некое подобие улыбки.

— Подсунули ему радость на барахолке. Дите, ну форменное дите! Ни шить на ней, ни настроить — переломано все и заделано наглухо. Хоть признала Станислава по ней — и на том спасибо.

— Как?— не понял я.

— Ну, подошел поезд, народу высыпало, что гороху из дырявого мешка. И все солдаты, солдаты — как при знать? А он в письме отписал: купил, мол, вам, маманя, машинку швейную. Ну, я по ней и высмотрела: на всех одна машинка только и была.

— А разве так не узнали бы?

— Откуда? Я ж его прежде ни разу не видела.

Не видела? Ни разу не видела?! Что ж это такое, как я прозевал!

— А когда замуж выходили?

— Да не захотел он тогда меня смотреть. Уж уговаривал его Коля: давай, поедем, посмотришь - я ведь не в самих Мигаях жила; да вроде вам уже рассказывала? А он: не хочу, не хочу, хоть она там самая что ни на есть ангел. Не хочу — и все! А когда Коля а дом меня привез, Станислава уже и след простыл. Конечно, жалел он потом, говорит, жалел так, что хоть плачь; в училище не сладко было. Но ведь упрямый, упрямый, как отец. Вся ихняя порода такая. И Коля, и Митя, брат его, который в Киргизии…