— Болонка! — уронил хлыщ, когда они проходили мимо.

Жозеф оскалил зубы.

Когда Виктор вошел в квартиру, он сразу с сожалением вспомнил о свежем ветре на улице Пон-Нёф. Жилище это было расположено на первом этаже османовского особняка и соседствовало с магазином рыболовных товаров, где покупателю предлагались удочки, спиннинги, пробковые поплавки, лески на деревянных дощечках, блесны и крючки высокого качества, рекомендуемые Германом Ноле.

Сухопарая гувернантка провела его в небольшую столовую в розовато-лиловых тонах, занавески были закрыты, хотя на дворе светило солнце. Друг напротив друга стояли два камина, на каждом было зеркало, которое венчали бронзовые часы. Они словно шпионили за незваным гостем, который, не решившись сесть на один из диванчиков с широкими подлокотниками, стоял посреди комнаты, и переговаривались с помощью морзянки:

— Кто этот проныра, тик-так.

— Да какой-то зануда, тик-так.

Виктор отважно решил не поддаваться запугиванию часов и тут заметил свое лицо, бесконечное число раз отраженное в трюмо. У него закружилась голова, словно он заглянул в бездну. Он поскорее забился в уголок, где стоял круглый столик, чтобы избежать столь активного размножения своего образа.

Стрелки медленно ползли по циферблатам: одиннадцать часов пять минут, одиннадцать часов семь минут… В одиннадцать часов тридцать две минуты гувернантка вошла в комнату, шаркая подметками плоских подошв по паркету.

— Мадам Ноле примет вас в гостиной для приемов, — объявила она.

Комната в конце коридора оказалась точной копией той, где Виктор томился ожиданием. Там тоже стояли два камина, двое бронзовых часов, окна были занавешены вышитым дамастом [55] , вокруг круглого столика, накрытого бархатной скатертью, стояли кресла. На стенах, обитых фиолетовой тканью, висели фотографии всех членов семьи. Отец щеголял закрученными усами и пальто в полоску. Его достойная половина, солидная дама в шерстяном платье с бледным, помятым лицом, сверлила Виктора глубоко посаженными глазами, черными, как виноградины. Под портретами родителей их потомство тоже изучающе взирало на незнакомца. Девочка-переросток, худенькая и изнеженная, с двумя косичками, за ней другая, покороче и потолще, вся в кружавчиках и оборочках, явно любимица мамаши. Мальчик с неприветливым лицом, с серсо в руках и в неизбежном матросском костюмчике. Третья девочка, вся в лентах на английский манер, с презрительной улыбкой на губах; похоже, она дернулась в момент съемки и получилась немного размытой.

«Какая приятная обстановочка! — подумал Виктор. — Похоже, что они всей семьей возвращаются с похорон. Они воплощают в себе все, что я ненавижу: респектабельность, отсутствие чувства юмора, ощущение собственной важности и правильности выбранного пути, отсутствие фантазии, скуку».

Тут же нахлынули воспоминания о собственном отце. Сжав зубы, он глубоко вздохнул, отгоняя тень своего нерадостного, жестокого детства, полного ограничений и запретов, которое он старался изгнать из памяти, обернулся и застыл в недоумении перед овальной рамкой с черным крепом. Ребенок, глядящий с этой фотографии, был не похож на остальных. У него были довольно длинные волосы, светлые и кудрявые, как у девочки. На нем была вышитая жилетка и короткие штанишки. И он улыбался во весь рот. Виктор не мог оторваться от этого портрета, настолько тот был живым и естественным.

— Сейчас прямо заговорит, — пробормотал он.

— Так что вам, в конце концов, надо? — рявкнула мадам Ноле. — Из вашей визитки ясно, что вы книготорговец. Мы с моим супругом книг не читаем, у нас на это времени нет. Нашим детям для развития мозгов вполне достаточно школьных учебников.

— Простите, я повел себя невежливо, но я собирался представиться при встрече. Дело в том, что я у вас не в качестве книготорговца. Я помогаю в расследовании моему другу, он работает в префектуре полиции, был убит его брат, и в ходе следствия мы обнаружили, что этот молодой человек ехал в том же омнибусе, из которого выпал ваш сын четыре года назад.

— Четыре года и семь месяцев, да хранит Господь его душу, — уточнила мадам Ноле, перекрестившись. — Его звали Флорестан. Если бы он был жив, ему было бы девять лет, он был бы здесь, между нашей младшенькой, Жозефиной, и его старшим братом, Аженором. Вы как раз на него сейчас смотрели. Так какова цель вашего визита?

— Я хочу выяснить, есть ли связь между убийством брата моего друга и смертью вашего сына?

— Да это смешно! Это был несчастный случай, трагично, конечно, но не более чем несчастный случай. Флорестан был у нас тем, что в простонародье называют «белая ворона», он был наглый, вздорный, бил тарелки. Мы с мужем хотели поместить его в закрытое заведение. Он доставлял мне одни лишь неприятности. Тяжелые роды, тогда как все остальные… Ах, мои крошки! — вздохнула она, поворачиваясь к фотографиям своих отпрысков. — Он был очень плаксивым младенцем. От него было больше суеты, чем от колонии блох. Вечно носился, не слушался, выскальзывал из рук, как мыло. Ох, я так разволновалась, но я согласна с вами поговорить, присаживайтесь, так нам будет удобнее.

Виктор покорно опустился в кресло, его собеседница села напротив.

— Так что случилось на втором этаже омнибуса?

— Он валял дурака, как обычно! Залез на перила и опрокинулся, нас с его отцом это нисколько не удивило, мы предчувствовали, что он плохо кончит. Если бы он выжил, попал бы на эшафот, мне это цыганка по руке предсказала.

— Ну он же не один ехал, я полагаю?

— Конечно нет, с ним была отправлена его няня, которая должна была за ним следить. Представляете, в какие расходы он нас вводил! Если его брату и сестрам достаточно было одного наставника, то ему требовалась отдельная няня! У него их сменилось шесть, пока мы не наняли в январе 1894 года эту девицу. Уж не знаю почему, но она умудрилась понравиться Флорестану. Ну или знаю: она отпускала поводья и позволяла ему творить все, что он пожелает!

— Ее имя?

— Оно впечатано у меня вот здесь, — процедила мадам Ноле, сверля пальцем висок. — Лина Дурути.

— Лина Дурути — странное имя.

— Ну да, она баскского происхождения, какая-то Богом забытая дыра в Наварре или Беарне. Я колебалась, брать ли ее, она казалась слишком молодой и не обладала нужными умениями, до этого она была медицинской сестрой или санитаркой в Бисетре, больнице для отбросов общества. Она призналась нам, что ей надоело возиться с больными. Но, добавила она, среди них было много детишек, поэтому она решила, что могла бы повозиться с нашим. Мой муж проглотил ее доводы и не поморщился, смазливая мордашка ему пришлась по нраву, что вы хотите — мужчина, — произнесла она так, словно ставила неизлечимый диагноз.