Как же все-таки объяснить живучесть этой идеи о безразличном отношении китайцев к демократическим ценностям? Почему мы видим столько апологетов китайской компартии, в то время как защитников автократов вроде Владимира Путина или Роберта Мугабе сравнительно немного? Я подозреваю, что отчасти тому виной простая неосведомленность. Некоторые из поборников компартии, по-видимому, были втянуты в орбиту партийного начальства и сочувственно настроенных представителей крупного бизнеса и находились в ней достаточно долго, чтобы искренне поверить, что технократическая компартия выражает волю всего народа. Еще одной причиной может служить впечатляющий рост китайской экономики. Мы привыкли ассоциировать экономический рост со свободным обществом, а не с автократией, поэтому если экономика Китая развивается, в стране не может быть по-настоящему диктаторского режима, не так ли? Еще одно объяснение, возможно, лежит в старом предрассудке относительно пассивности и раболепия, присущих китайцам от природы, подкрепляемом идеей о неизменности китайской политической традиции.

Какого же рода демократию выберут китайцы, даже если им вдруг предоставится такой выбор? В Китае можно встретить множество рядовых людей, искренне опасающихся, что одномоментное введение многопартийной системы и свободных выборов ввергнет страну в хаос. Некоторые интеллектуалы, такие как профессор Пекинского университета Ю Кэпин, ратуют за постепенный переход к новой системе. Они считают, что процесс реформирования должен начаться с демократизации внутри компартии и лишь затем распространиться на другие сферы, как, например, предоставление независимости судопроизводству. В таком режиме демократизация Китая произойдет исподволь, скрыто, подобно тому как это случилось с экономической либерализацией, начавшейся в 1978 году.

Многим эта идея кажется привлекательной. Можно понять страх людей перед возможными потрясениями, к тому же постепенный подход хорошо себя зарекомендовал. Благодаря инициированным Дэн Сяопином экономическим реформам Китай, несомненно, стал более свободной страной. Начиная с 1980-х годов у китайских фермеров появилось право продавать излишки продукции, право переезжать в город и работать на фабриках, право менять место работы и переходить с одной фабрики на другую. Горожане теперь имеют право открывать свой бизнес, право ездить за границу в качестве туристов и посылать своих детей учиться в зарубежные страны. По сравнению с Западом это не полная свобода, однако вряд ли кто-нибудь из китайцев станет утверждать, что сейчас они менее свободны, чем тридцать лет тому назад. Так не может ли похожий процесс либерализации произойти теперь в политической сфере?

Вечером 20 марта 1913 года в 10 часов 40 минут на шанхайской железнодорожной станции произошло покушение на жизнь Сун Цзяожэня, пуля попала ему в почку. Он скончался в больнице двумя днями позже. Вместе с ним умерла мечта о молодой китайской демократии. Несмотря на свою молодость, тридцатилетний Сун был уже ветераном в революционной борьбе за установление республики и вот-вот должен был получить высокие властные полномочия. Правая рука Сунь Ятсена в Народной партии, только что победившей на первых в истории Китая национальных выборах, Сун, как предполагалось, должен был стать первым демократически избранным премьер-министром новой республики.

Пробыв у власти всего лишь месяц, Сунь Ятсен в попытке удержать молодую республику от соскальзывания в пучину гражданской войны добровольно отказался от президентского поста в пользу бывшего командующего цинской армией Юань Шикая, пузатого мастера выживания с головой круглой, как пушечное ядро. Однако Сунь был полон решимости связать Юаню руки с помощью конституционного правительства и сильного парламента с целью предотвратить перерождение еще не окрепшей республики в диктатуру. Вероломное убийство молодого человека (совершенное, как считается, хотя это и не было доказано, по приказанию Юаня) расчистило препятствия на пути генерала к полному захвату власти. Юань быстро запретил Народную партию, распустил парламент и вынудил Суня покинуть страну из-за опасений за свою жизнь.

В том же году, позднее, известный американский ученый-политолог по имени Франк Гуднау явился в Китай в качестве консультанта по вопросам принятия новой республикой конституции. Гуднау пришел к заключению, что китайцы, к сожалению, просто не готовы к безоговорочной демократии; мнение, разделяемое ныне многими китайцами и иностранцами. Вместо этого до тех пор, пока Китай политически не созреет для демократии, он рекомендовал установление авторитарной конституционной монархии. «Присущее Китаю отсутствие дисциплины и пренебрежительное отношение к правам индивидуума, — пояснял он, — заставляет сделать вывод, что форма правительства, имеющего в себе многие присущие абсолютизму черты, должна сохраняться до тех пор, пока в стране не разовьется большее повиновение власти, пока не наберут силу общественное взаимодействие и уважение прав личности». Мало что могло бы порадовать Юаня больше, чем этот вердикт. Президент, размахивая заключением почтенного американского эксперта, объявил себя в 1915 году императором при, как он выразился, «громком одобрении народа». Честолюбивый старый деспот сменил военный мундир западного образца на пышные одеяния своих бывших цинских хозяев.

Тем не менее китайцы не проявили энтузиазма, вновь оказавшись подданными империи; в еще меньшей степени они были согласны терпеть над собой в качестве императора Юаня. Одна за другой провинции стали провозглашать свою независимость. Выяснилось, что народ вовсе не жаждал иметь рекомендованную Гуднау конституционную монархию с «чертами абсолютизма». Юаню пришлось отступить; он умер в 1915-м, униженный и осыпаемый проклятиями. К этому времени для демократии было уже слишком поздно. Раздробленные части страны оказались во власти разнообразных военных командиров.

Сегодня перед китайскими демократами стоит трудный выбор. Стоит ли им надеяться на постепенное реформирование страны, согласившись с дальнейшим сосредоточением власти в руках компартии, подобно тому как некоторые прагматики когда-то молча признали продолжение империи Цин? Или же следует бороться за полное осуществление своих демократических прав, зная, что реформизм, как это уже не раз случалось, может предоставить реакционерам возможность подавить волю народа к свободе? Утешает при этом то, что на сей раз Китай сможет самостоятельно найти ответ на этот вопрос, не прибегая к снисходительным советам чужаков о том, для какого рода вольностей созрел китайский народ и нужна ли ему в принципе свобода.