And the evening closed in upon me thus – and then the darkness came, and tarried, and went – and the day again dawned – and the mists of a second night were now gathering around – and still I sat motionless in that solitary room – and still I sat buried in meditation – and still the phantasma of the teeth maintained its terrible ascendancy, as, with the most vivid hideous distinctness, it floated about amid the changing lights and shadows of the chamber.

At length there broke in upon my dreams a cry as of horror and dismay (наконец ворвался в мои мечтания крик, будто бы от ужаса и смятения; to break in – ворваться, вломиться; to break – ломать); and thereunto, after a pause, succeeded the sound of troubled voices (и к тому же, после паузы = немного погодя, последовал звук беспокойных голосов), intermingled with many low moanings of sorrow or of pain (смешанный с многочисленными стенаниями печали или боли). I arose from my seat (я вскочил со своего кресла: «сидения»; to arise – подниматься), and throwing open one of the doors of the library (и, распахнув одну из дверей библиотеки; to throw open – распахнуть: «кинуть открытым»), saw standing out in the ante-chamber a servant maiden, all in tears (увидел стоявшую снаружи, в передней, девушку-горничную, всю в слезах; servant – слуга; maiden – девица; горничная), who told me that Berenice was – no more (которая сказала мне, что Береника – не была больше = что ее не было больше; no more – больше не)! She had been seized with epilepsy in the early morning (она была охвачена эпилептическим припадком ранним утром), and now, at the closing in of the night, the grave was ready for its tenant (а теперь, при приближении ночи, могила была готова для своей жилицы; closing in – приближение, от to close in – приближаться), and all the preparations for the burial were completed (и все приготовления к погребению были завершены).

At length there broke in upon my dreams a cry as of horror and dismay; and thereunto, after a pause, succeeded the sound of troubled voices, intermingled with many low moanings of sorrow or of pain. I arose from my seat, and throwing open one of the doors of the library, saw standing out in the ante-chamber a servant maiden, all in tears, who told me that Berenice was – no more! She had been seized with epilepsy in the early morning, and now, at the closing in of the night, the grave was ready for its tenant, and all the preparations for the burial were completed.

I found myself sitting in the library (я обнаружил себя сидящим в библиотеке), and again sitting there alone (и снова сидящим там в одиночестве). It seemed that I had newly awakened from a confused and exciting dream (казалось, что я только что очнулся от смутного и будоражащего сна). I knew that it was now midnight (я знал, что теперь полночь), and I was well aware (и я хорошо знал: «был хорошо осведомлен»), that since the setting of the sun, Berenice had been interred (что с захода солнца Береника была погребена). But of that dreary period which intervened (но о том жутком времени, которое было между /погребением и моим пробуждением/; to intervene – вмешиваться; вклиниваться; вставать между; находиться между) I had no positive, at least no definite comprehension (у меня не было никакого положительного, по крайней мере – никакого определенного понимания). Yet its memory was replete with horror (и все же воспоминание о нем: «его воспоминание» было исполнено ужаса) – horror more horrible from being vague (ужас /еще/ более ужасный от того, что был туманным), and terror more terrible from ambiguity (и кошмар /еще/ более кошмарный из-за неясности; ambiguous – двусмысленный; сомнительный; неопределенный, неясный).

I found myself sitting in the library, and again sitting there alone. It seemed that I had newly awakened from a confused and exciting dream. I knew that it was now midnight, and I was well aware, that since the setting of the sun, Berenice had been interred. But of that dreary period which intervened I had no positive, at least no definite comprehension. Yet its memory was replete with horror – horror more horrible from being vague, and terror more terrible from ambiguity.

It was a fearful page in the record of my existence (это была страшная страница в журнале моего существования; record – запись; архив; отчет; реестр; летопись; рекорд), written all over with dim, and hideous, and unintelligible recollections (вся исписанная смутными и отвратительными, и неразборчивыми воспоминаниями). I strived to decipher them, but in vain (я стремился расшифровать их, но тщетно); while ever and anon, like the spirit of a departed sound (в то время как то и дело, словно дух ушедшего звука = эхо), the shrill and piercing shriek of a female voice seemed to be ringing in my ears (резкий и пронзительный визг женского голоса, казалось, звенел в моих ушах; to seem – казаться). I had done a deed – what was it (я совершил некий поступок – что это было)? I asked myself the question aloud (я задавал себе этот вопрос вслух), and the whispering echoes of the chamber answered me, – “what was it (и шепчущее эхо комнаты отвечали мне: что это было)?”

It was a fearful page in the record of my existence, written all over with dim, and hideous, and unintelligible recollections. I strived to decipher them, but in vain; while ever and anon, like the spirit of a departed sound, the shrill and piercing shriek of a female voice seemed to be ringing in my ears. I had done a deed – what was it? I asked myself the question aloud, and the whispering echoes of the chamber answered me, – “what was it?”

On the table beside me burned a lamp (на столе рядом со мной горела лампа), and near it lay a little box (а подле нее лежала маленькая шкатулка; to lie – лежать). It was of no remarkable character (она была ничем не примечательна: «не примечательного характера»), and I had seen it frequently before, for it was the property of the family physician (и я часто видел ее раньше, так как это была собственность семейного врача); but how came it there, upon my table (но как она оказалась там, на моем столе: «пришла»), and why did I shudder in regarding it (и почему я вздрагивал, глядя на нее)? These things were in no manner to be accounted for (эти вещи никоим образом нельзя было объяснить: «были в никакой манере быть объясненными»; to account for smth – объяснить что-либо, дать отчет в чем-либо), and my eyes at length dropped to the open pages of a book (и мои глаза в конце концов опустились к открытым страницам книги), and to a sentence underscored therein (и к предложению, подчеркнутому там).