I have never forgotten that number (я так никогда и не забыл этот номер), and always it comes to memory attended by gibbering obscenity (и всегда он вспоминается: «приходит в память» в сопровождении бессмысленной ругани; to gibber – говорить быстро, невнятно, бессвязно; obscenity – непристойность; похабщина; непристойная брань, сквернословие), peals of joyless laughter (взрывов хохота, в котором нет радости: «безрадостного смеха»), the clang of iron doors (лязга железных дверей). So I say a name, even if self-bestowed, is better than a number (поэтому я говорю, что имя, даже если выбираешь его сам, лучше, чем номер; to bestow – давать, даровать, жаловать). In the register of the potter’s field I shall soon have both (скоро в кладбищенской книге я обрету и то, и другое; register – журнал /записей, регистрации/; учетная книга; potter – гончар; горшечник; field – поле; potter’s field – кладбище для бедняков и бродяг [14] ). What wealth (какое богатство)!

Of him who shall find this paper I must beg a little consideration (того, кто найдет эти записки, я взываю учесть кое-что; paper – бумага; лист бумаги, письменная работа; to beg – просить, умолять; consideration – размышление; обсуждение; соображение, учет обстоятельств; to consider – рассматривать, обсуждать; принимать во внимание, учитывать). It is not the history of my life (это не история моей жизни); the knowledge to write that is denied me (мне отказано в знании записать ее; to deny – отрицать; отказывать). This is only a record of broken and apparently unrelated memories (это всего лишь запись отрывочных и не связанных явно между собой воспоминаний; to break – ломать; нарушать порядок; apparently), some of them as distinct and sequent as brilliant beads upon a thread (некоторые из которых настолько же четки и последовательны, как блестящие бусины /нанизанные/ на нитку; distinct – отдельный; отчетливый; определенный; thread – нитка, нить), others remote and strange (другие – туманные и причудливые; remote – далекий, не связанный непосредственно; слабый; нечеткий, расплывчатый), having the character of crimson dreams with interspaces blank and black (темно-красные сны/кровавые: «имеющие характер темно-красных/ кровавых снов» с пустыми черными провалами; crimson – малиновый, темно-красный, кармазинный; кровавый) – witch-fires glowing still and red in a great desolation (ведьмин огонь, беззвучно полыхающий багрянцем в пустоши; still – бесшумный, тихий; неподвижный; to glow – светиться, сверкать, озарять; рдеть, пылать; great – большой, огромный; desolation – одиночество; уединение; разоренность; заброшенность).

Standing upon the shore of eternity (стоя на берегу вечности), I turn for a last look landward over the course by which I came (я оглядываюсь, чтобы /бросить/ последний взгляд на тот путь, которым я сюда пришел; landward – обращенный к берегу; course – курс, направление). There are twenty years of footprints fairly distinct (довольно различимы следы /длиною/ в двадцать лет), the impressions of bleeding feet (оттиски кровоточащих ног). They lead through poverty and pain (они ведут через бедность и страдание; pain – боль; горе, страдание), devious and unsure (блуждающие и неуверенные; devious – удаленный, отдаленный; блуждающий), as of one staggering beneath a burden (словно следы человека, склонившегося под непосильной ношей; to stagger – шататься, покачиваться; идти шатаясь; burden – груз; тяжесть, бремя) —

 I have never forgotten that number, and always it comes to memory attended by gibbering obscenity, peals of joyless laughter, the clang of iron doors. So I say a name, even if self-bestowed, is better than a number. In the register of the potter’s field I shall soon have both. What wealth!

Of him who shall find this paper I must beg a little consideration. It is not the history of my life; the knowledge to write that is denied me. This is only a record of broken and apparently unrelated memories, some of them as distinct and sequent as brilliant beads upon a thread, others remote and strange, having the character of crimson dreams with interspaces blank and black – witch-fires glowing still and red in a great desolation.

Standing upon the shore of eternity, I turn for a last look landward over the course by which I came. There are twenty years of footprints fairly distinct, the impressions of bleeding feet. They lead through poverty and pain, devious and unsure, as of one staggering beneath a burden —

Remote, unfriended, melancholy, slow (вдали от всех, бредет он, согбенный, устало: «уединенный, без друзей, меланхоличный, медленный»; [15] remote – дальний, отдаленный; уединенный, изолированный).

Ah, the poet’s prophecy of Me (ах, это предсказание меня этим поэтом) – how admirable, how dreadfully admirable (как восхитительно, как ужасно восхитительно)!

Backward beyond the beginning of this via dolorosa (возвращаясь назад, до начала этой дороги скорби; via dolorosa – /лат./ путь страданий, крестный путь) – this epic of suffering with episodes of sin (этой эпической поэмы страдания с эпизодами греха; epic – эпос, эпическая поэма) – I see nothing clearly; it comes out of a cloud (я ничего не вижу ясно; все словно бы в тумане: «она /дорога скорби/ выходит из тумана»; cloud – облако; завеса, покров). I know that it spans only twenty years, yet I am an old man (я знаю, что дорога эта длиною всего в двадцать лет, однако я уже старик; span – пядь /=22,8 см; расстояние, примерно равное расстоянию от кончика большого пальца до кончика мизинца/; to span – измерять пядями; охватывать, простираться).

One does not remember one’s birth – one has to be told (своего рождения не помнят – кто-то должен об этом рассказать). But with me it was different (но со мной получилось иначе; different – непохожий, другой, отличный); life came to me full-handed (жизнь явилась ко мне с полной охапкой даров: «с полными руками») and dowered me with all my faculties and powers (и наделила меня всеми моими способностями и возможностями; to dower – оставлять наследство /вдове/; наделять талантом, одарять; power – сила, мощь; способность, возможность). Of a previous existence I know no more than others (о своем прежнем существовании я знаю не больше остальных), for all have stammering intimations that may be memories and may be dreams (так как у каждого есть какие-то смутные полунамеки на эти, возможно, воспоминания, а, возможно, лишь сны; to stammer – заикаться, говорить заикаясь; intimation – указание, намек). I know only that my first consciousness was of maturity in body and mind (я знаю только, что мое первое осознание себя пришло, когда я был уже зрелым телом и умом; consciousness – сознание; самосознание; maturity – зрелость, совершеннолетие) – a consciousness accepted without surprise or conjecture (осознание, принятое /как должное/ без удивления или догадок; to accept – признавать; принимать, мириться). I merely found myself walking in a forest (я просто обнаружил, что я бреду по лесу), half-clad (полуодетый), footsore (со стертыми ногами), unutterably weary and hungry (невыразимо усталый и голодный). Seeing a farmhouse, I approached and asked for food (увидев ферму, я подошел и попросил пищи), which was given me by one who inquired my name (которую мне дал некто, спросивший о моем имени). I did not know, yet knew that all had names (имени своего я не знал, однако знал, что у всех есть имена). Greatly embarrassed, I retreated (я ушел, до крайности смущенный; to retreat – отступать, отходить; уходить, удаляться), and night coming on, lay down in the forest and slept (а с приходом ночи лег в лесу и уснул; to lie; to sleep).

 Remote, unfriended, melancholy, slow.

Ah, the poet’s prophecy of Me – how admirable, how dreadfully admirable!

Backward beyond the beginning of this via dolorosa – this epic of suffering with episodes of sin – I see nothing clearly; it comes out of a cloud. I know that it spans only twenty years, yet I am an old man.

One does not remember one’s birth – one has to be told. But with me it was different; life came to me full-handed and dowered me with all my faculties and powers. Of a previous existence I know no more than others, for all have stammering intimations that may be memories and may be dreams. I know only that my first consciousness was of maturity in body and mind – a consciousness accepted without surprise or conjecture. I merely found myself walking in a forest, half-clad, footsore, unutterably weary and hungry. Seeing a farmhouse, I approached and asked for food, which was given me by one who inquired my name. I did not know, yet knew that all had names. Greatly embarrassed, I retreated, and night coming on, lay down in the forest and slept.

The next day I entered a large town which I shall not name (на следующий день я пришел в большой город, который я не буду называть; to enter – входить). Nor shall I recount further incidents of the life that is now to end (не буду я и перечислять дальнейшие события той жизни, что подходит сейчас к концу; to recount – рассказывать, излагать подробно) – a life of wandering (жизни странствий), always and everywhere haunted by an overmastering sense of crime in punishment of wrong (всегда и везде преследуемой всепоглощающим чувством преступления, совершенного как кара за грех; to haunt – часто заезжать, навещать; неотступно преследовать; punishment – кара, наказание) and of terror in punishment of crime (и ужасом перед карой за преступление). Let me see if I can reduce it to narrative (давайте посмотрим, смогу ли я выразить это своим рассказом; to reduce – сводить, приводить к чему-либо; narrative – изложение, рассказ).