Он отскочил в сторону, поднимая руки. И я опять увидел блеск его глаз сквозь спутанные волосы. Я надеялся, что время вышло не полностью. Что я еще успею. Мне срочно надо было что-то сказать, что-то очень важное и правильное, такое чтоб хоть на секунду погасить этот блеск. На секунду… А там уже будет проще. Только бы не опоздать…

— Слушай… — сказал я хрипло, — Извини.

Блеск не исчез, но мне показалось, что во взгляде что-то изменилось. Успел?..

— Что хотеть?

— Я это… В общем, забудь, ладно? Я не хотел тебя обидеть.

— Я не хочу тебя видеть, герханец.

— Ну герханец я, что ж делать! — я треснул кулаком по бедру, — Ты за это на меня сердишься?

— Я не сержусь. Я тебя ненавижу.

Это были не просто слова. Он говорил правду.

— Ты хороший, Котенок. Мне приятно, что ты рядом. Нет, не подумай, я не о том. Мне кажется, ты интересный человек. Не отталкивай меня. Я не сделаю тебе плохого. Ты понимаешь? И не смотри на меня так… Я знаю, я — герханец, ты — кайхиттен. Я твой тюремщик, а ты мой пленник. Но здесь, сейчас, — я обвел жестом все окружающее нас, — сидим мы. Не тюремщик и его пленник. Вот ты, вот я. Мы два человека. У нас есть лица, за этими лицами у нас есть мысли. Разные, да, непохожие, да, но мы думаем одинаково. Просто два человека. Давай хотя бы на час забудем все эти глупости. Ты многое пережил, да и мне не шестнадцать, давай хотя бы попробуем… то есть… — я почувствовал, что сбиваюсь, — Давай побудем людьми, а? Хотя бы час.

Не помню, что я еще нес. Из этих неуклюжих слов я пытался слепить волну, которая смогла бы задеть его, хотя бы на секунду передать ему частицу того, что чувствовал в тот момент я. Сердце — оно же так рядом, рукой можно дотянуться. Пусть туда проникнет хотя бы пара слов… Пусть он просто почувствует то, что хочу сказать я. Чуть-чуть… На секунду…

Я говорил, глядя ему в живот. Не хотелось смотреть ему в глаза. Потому что казалось — взгляни я в них и увижу в горящих изумрудах отпечаток, свое отражение. И это отражение может проникнуть в меня и тогда я стану таким, как видит меня он. Я не хотел этого. Наверно, мне лучше было и вовсе закрыть глаза.

Я почувствовал, что произойдет. Котенок с отвращением засопит, отвернется и пойдет дальше. Он не поймет того, что я хочу ему сказать. Моя волна рассыплется и уйдет в песок, оставив на поверхности лишь смутно угадываемое темное пятно. Мы не могли друг друга понять.

Я поднял голову.

Глаза его блестели, но это был не тот блеск, что минуту назад. Точнее, не совсем тот. Котенок стоял неподвижно и задумчиво смотрел себе под ноги. Бесконечно одинокая статуя на песке. Призрак необитаемого острова. Котенок, к тебе можно лететь много световых лет и все равно быть бесконечно далеким от тебя. Ты — свет на горизонте. К тебе нельзя прикоснуться потому что ты всегда будешь где-то там. Там, куда я не смогу придти, даже если идти придется всю жизнь. Может, поэтому меня к тебе и тянет, Котенок. Я хочу дойти. Может — чтобы понять тебя, может — чтобы понять себя — такого, каким когда-то был. Может, мне вообще это не надо. Я не знаю. Но я хочу дойти. И увидеть. Дай мне шанс. Высвети лунную дорожку в ледяном и черном океане. Я попробую пройти по ней. Всего шанс…

Он молчал. Кусочек вечной пустоты, замороженная капелька вечности в теле человека.

И тогда я сделал то, чего не должен был сделать. То, что должно было все разрушить.

Я просто подошел к нему и обнял. Одна рука — сзади на талию, другая — через всю спину. Его правое ухо вдруг оказалось перед моим носом, густые ресницы дрогнули… Непослушные волосы легли на мою щеку, от них пахло знакомо и запах этот мог быть похожим на корицу, а мог быть похожим на миллион совсем других запахов Вселенной.

Это было самым глупым и самым ужасным из всего, что я вообще мог сделать в этой ситуации.

Мысли пришли гораздо позже, они не поспели за руками. А пока они шли, я держал в объятьях немного дрожащее маленькое тело и чувствовал, как колотит меня самого, колотит изнутри. У меня было ощущение, что я держу готовую взорваться бомбу.

Это было самоубийственной глупостью, это было безумием. Может, поэтому я так и сделал.

Я всего лишь хочу дойти…

Он ничего не сказал. Шмыгнул носом, на секунду прижался щекой к моему плечу, шевельнул шеей и резко высвободился. Не так, как сделал бы, если б хотел ударить. Просто потянулся в сторону. Я выпустил его.

— Котенок…

Он дрогнул. Совсем чуть-чуть. Встряхнулся, словно только теперь осознал, что коснулся меня, помотал головой. И сказал совершенно безэмоционально:

— Не прикасайся ко мне. Я понимать тебя.

Я все еще чувствовал его, кожа предплечья еще помнила его дыхание, едва теплое. И запах его волос…

«Проклятье, — подумал я тоскливо, стискивая зубы до боли в висках, — Неужели…»

Я почувствовал себя отвратительно. Лоб покрылся болотной влагой.

Мы пошли обратно к костру — он впереди, я в нескольких метрах позади. Чтобы не смотреть ему в спину, я смотрел вниз, на его аккуратные ровные следы с глубокими узкими вмятинами пяток и едва заметными отпечатками пальцев.

Он сел там, где сидел, осторожно отставив пустые консервные банки. Я устроился по другую сторону костра. На песке лежал бокал, на донышке которого осталось немного вина. Я поднял его, размышляя, стоит ли его вылить или просто долить из бутылки.

— Дай, — неожиданно сказал Котенок. И протянул руку, уверенно, будто бокал должен был сам, подчиняясь невидимой, но послушной силе, перелететь по воздуху.

— Ты хочешь вина? — на всякий случай спросил я.

— Вино, да.

— Оно крепкое.