Пунктуалисты ведут речь не об эволюционных прыжках, а о периодах относительно быстрой эволюции. Но, чтобы быть мгновенными с точки зрения геологии, этим кратким эпизодам не обязательно быть быстрыми по человеческим меркам. Что бы мы ни думали о теории прерывистого равновесия как таковой, существует опасность перепутать градуализм (убежденность в отсутствии резких переходов между поколениями, которую современные пунктуалисты разделяют с Дарвином) и “постоянный эволюционный скоростизм” (отвергаемый пунктуалистами и ошибочно приписываемый Дарвину). Это вовсе не одно и то же. Взгляды пунктуалистов правильно будет описать как “градуалистские, но с учетом продолжительных периодов “стазиса” (эволюционной стагнации), перемежающихся короткими эпизодами быстрых и плавных изменений”. Следовательно, основное ударение здесь делается на долгие периоды стазиса — как на явление, прежде не замечавшееся и требующее объяснения. Истинный научный вклад пунктуалистов состоит именно в том, что они обратили внимание на феномен стазиса, а отнюдь не в декларируемом ими неприятии градуализма, поскольку на самом деле они такие же градуалисты, как и все остальные.

Но даже это подчеркивание явления стазиса можно — в не столь гиперболизированной форме — найти еще в предложенной Майром теории видообразования. Майр полагал, что при географическом разделении двух рас большая исходная популяция менее склонна к изменениям, чем новая, “дочерняя” популяция (в нашем примере с землеройками — та, которая оказалась по другую сторону гор). Дело тут не только в том, что эта дочерняя популяция перешла на новые пастбища, где условия могут быть другими и естественный отбор действует иначе. Также есть некие теоретические причины (довольно-таки спорные, но Майр придает им большое значение) полагать, что крупным популяциям, в которых особи свободно скрещиваются между собой, свойственно сопротивляться эволюционным переменам. Здесь подойдет аналогия с инертностью большого тяжелого предмета: его трудно сдвинуть с места. А маленьким, удаленным популяциям, как утверждает данная теория, более свойственно меняться, эволюционировать — просто в силу того, что они маленькие. Поэтому там, где я говорил о двух популяциях землероек, ответвляющихся друг от друга, Майр предпочел бы рассматривать исходную, предковую популяцию как неизменную, а новую популяцию — как происходящую от нее. Данная ветвь эволюционного древа не разветвляется на два равных побега; скорее, новый побег отпочковывается от основного ствола.

Создатели теории прерывистого равновесия воспользовались майровским предположением, раздув его до пределов твердой уверенности в том, что “стазис” — другими словами, отсутствие эволюционных изменений — это нормальное состояние для вида. Они считают, что внутри крупных популяций существуют такие генетические силы, которые активно сопротивляются эволюционным преобразованиям. С точки зрения этих ученых, эволюционное изменение — редкое событие, неизменно сопутствующее видообразованию. По их мнению, эти два явления потому совпадают одно с другим, что географическое отделение маленьких, изолированных субпопуляций, при котором происходит формирование новых видов, является необходимым условием для того, чтобы силы, обычно противодействующие эволюции, были ослаблены или подавлены. Видообразование — это переворот, революция. Именно в этих периодах переворотов и сконцентрированы все эволюционные преобразования. На протяжении же большей части своей истории любой ряд поколений пребывает неизменным.

То, что Дарвин полагал, будто эволюция движется с постоянной скоростью, — неправда. Он, разумеется, не придерживался этой точки зрения в том нелепом виде, в котором я ее высмеял своей притчей о детях Израилевых, и я на самом деле не думаю, чтобы он мог придерживаться ее в каком угодно, хоть сколько-нибудь заслуживающем внимания смысле. Цитирование следующего хорошо известного отрывка из четвертого, а также всех последующих изданий “Происхождения видов” раздражает Гульда, поскольку он считает эту цитату нетипичной для дарвиновского учения в целом:

Гульд хочет отмахнуться от этого и других подобных высказываний, утверждая, что:

Насчет общего смысла и реального вклада Гульд, конечно же, прав, однако последнее предложение в приведенной выдержке — это весьма показательная оплошность. Разумеется, никто никогда не воспринимал Дарвина как сальтациониста, и разумеется, Дарвин был неизменно враждебен сальтационизму, но о том-то и речь, что, когда мы обсуждаем прерывистое равновесие, сальтационизм тут ни при чем. Как я уже подчеркивал, теория прерывистого равновесия в том виде, как ее излагают сами Элдридж и Гульд, не является сальтационистской. Постулируемые ею эволюционные скачки не имеют отношения к настоящим скачкам, происходящим за одно поколение. Они рассредоточены между большим числом поколений и длятся, по собственной оценке Гульда, десятки тысяч лет. Теория прерывистого равновесия — теория по сути своей градуалистская, хотя она и придает особое значение продолжительным периодам стазиса, которые перемежаются относительно короткими рывками поступательной эволюции. Подчеркивая в своей риторике имеющее исключительно поэтическую ценность сходство между пунктуализмом и истинным сальтационизмом, Гульд в итоге сбил с толку сам себя.

Думаю, чтобы разъяснить суть дела, будет кстати кратко описать весь спектр возможных точек зрения на скорость, с которой движется эволюция. На самом отшибе находятся настоящие сальтационисты, которым мы уже уделили достаточно внимания. Среди современных биологов нет подлинных сальтационистов. А любой, кто не является сальтационистом, — градуалист, в том числе и Элдридж с Гульдом, как бы им самим ни было угодно себя называть. В рамках градуализма можно выделить различные представления о том, с какой скоростью протекает (градуальная, или постепенная) эволюция. Как мы уже видели, некоторые из этих представлений имеют чисто поверхностное (“литературное” или “поэтическое”) сходство с истинным, противоречащим градуализму сальтационизмом, благодаря чему их иногда с ним путают.

На противоположном конце спектра мы видим некий “постоянный скоростизм”, который был высмеян мной в открывавшей настоящую главу карикатуре на книгу Исход. Крайняя форма этой точки зрения состоит в том, что эволюция медленно тащится, безостановочно и неотвратимо, вне зависимости от того, происходит ли какое-либо ответвление дочерних форм, видообразование и т. п. Другими словами, степень эволюционных изменений количественно пропорциональна истекшему времени. По некоей иронии, своего рода “постоянный скоростизм” пользуется с недавних пор благосклонностью среди современных молекулярных генетиков. Можно привести хорошие аргументы в пользу того, что на уровне белковых молекул эволюционные преобразования действительно тащатся с постоянной скоростью, прямо как наши выдуманные дети Израилевы, — и это будет справедливо даже в том случае, если эволюция внешних признаков вроде рук или ног протекает крайне прерывисто. Мы уже встречались с этой темой в главе 5, и я снова затрону ее в следующей главе. Но там, где речь идет о приспособительной эволюции макроскопических структур и поведенческих схем, “постоянный скоростизм” будет отвергнут практически всеми современными эволюционистами — так же, как он, несомненно, был бы отвергнут Дарвином. А любой, кто не считает скорость эволюции постоянной, считает ее переменной.