Каковы бы ни были их мотивы, результат один: стоит только уважаемому ученому заикнуться о своем малейшем несогласии с каким угодно нюансом современного ему дарвинизма, как он будет немедленно “пойман за язык”, а слова его раздуты сверх всякой меры. Будто бы некий мощный усилитель оснащен тонко настроенным микрофоном, избирательно выхватывающим все то, что может показаться хоть сколько-нибудь противоречащим дарвиновской теории. Это крайне прискорбно, ибо серьезные прения и критика жизненно необходимы любой науке, и горе нам, если ученые будут вынуждены держать свои мнения при себе, опасаясь “прослушки”. Надо ли говорить о том, что при всей своей мощности этот усилитель не отличается высокой точностью воспроизведения? Искажений больше чем достаточно! Ученый, шепотом высказывающий легкое сомнение в каком-либо современном аспекте дарвинизма, обречен слышать, как его слова громыхают и повторяются на все лады в искаженном, едва узнаваемом виде только и ждавшими этого момента громкоговорителями.

Элдридж и Гульд не шепчут, они кричат, красноречиво и убедительно. То, о чем они кричат, — материи зачастую довольно тонкие, но ясно одно: с дарвинизмом что-то не так. Аллилуйя, “ученые” сами это сказали! Редактор издания “Сотворение мира по Библии” писал по этому поводу:

И Элдридж, и Гульд отважно ринулись в бой против мракобесия креационистов. Они выкрикивали протесты против превратного истолкования их слов только затем, чтобы обнаружить, что на этот раз микрофоны внезапно оказались выключены. Тут я могу им посочувствовать, так как мне тоже приходилось иметь дело с подобным комплектом микрофонов — правда, в моем случае они был настроены однобоко не столько в религиозном, сколько в политическом смысле.

Теперь надо просто сказать правду, громко и ясно: теория прерывистого равновесия не выходит за рамки неодарвинистского синтеза. И никогда за них не выходила. Понадобится время, чтобы ликвидировать урон, причиненный ради красного словца, но он будет исправлен. Теория прерывистого равновесия станет для всех тем, чем она и является, — интересной, но небольшой морщинкой на поверхности неодарвинизма. Нет абсолютно никаких оснований ни для разговоров о “смятении в рядах неодарвинистов”, ни для заявлений самого Гульда о том, что синтетическая теория эволюции (один из синонимов неодарвинизма) “фактически мертва”. Это как если бы открытие, что Земля имеет форму не абсолютной сферы, а слегка уплощенного сфероида, удостоилось следующего напечатанного огромными буквами заголовка на первой полосе:

Впрочем, справедливости ради надо признать, что последнее замечание Гульда было направлено не столько против предполагаемого градуализма неодарвинистской теории, сколько против другого ее утверждения. Это утверждение, с которым пунктуалисты не согласны, состоит в том, что эволюция, даже на самой крупномасштабной геологической временн'oй шкале, является отражением исключительно тех событий, которые происходят на уровне популяций и видов. А Элдридж и Гульд считают, что существует и другая, высшая разновидность отбора, названная ими “межвидовым отбором”. Эту тему я отложу до следующей главы, где мы также столкнемся еще с одной биологической научной школой — с приверженцами так называемого трансформированного кладизма, которых тоже — и на таких же шатких основаниях — выдают иногда за антидарвинистов. Они трудятся в области систематики — науки о классификации организмов.

Главный предмет этой книги — эволюция как решение проблемы сложного “замысла”, как правдивое объяснение тех явлений, которые, по мнению Пейли, долж ны доказывать существование божественного часовщика. Вот почему в своем повествовании я постоянно возвращаюсь то к глазу, то к эхолокации. Но есть еще целый ряд вещей, объясняемых теорией эволюции. Есть, например, явления, связанные с биологическим разнообразием: распределение различных типов животных и растений по планете и различных признаков между ними. И хотя в первую очередь меня интересуют глаза и прочие детали сложных механизмов, не следует пренебрегать и другими сторонами эволюционной теории, которые помогают нам понять природу. Так что эта глава будет посвящена систематике, или таксономии.

Таксономия — это наука о классификации. Некоторые люди незаслуженно считают ее скучной, отдающей музейной пылью и формалином, как будто бы это не таксономия, а таксидермия. На самом же деле ее можно назвать какой угодно, но только не скучной. По причинам, не вполне мне ясным, это одна из тех областей биологической науки, в которых случаются самые бурные перепалки. Ею интересуются философы и историки. Она играет значительную роль в любой околоэволюционной полемике. И именно из рядов систематиков вышли некоторые из тех современных биологов, которые откровенно называют себя антидарвинистами.

Хотя в основном систематики занимаются изучением животных и растений, классифицировать можно все что угодно: минералы, военные корабли, книги в библиотеке, звезды, языки. Упорядоченная классификация обычно считается вопросом удобства, практической необходимости, и отчасти это действительно так. Большая библиотека будет практически бесполезна, если не расположить в ней книги таким неслучайным образом, чтобы при желании всегда можно было отыскать нужные. Науку — или, если угодно, искусство — библиотечного дела можно рассматривать как пример прикладной систематики. Руководствуясь сходными соображениями, биологи тоже находят для себя удобным рассортировывать живые организмы по “полочкам” с общепринятыми наименованиями. Но сказать, что систематика животных и растений нужна только для этого, значит упустить почти все самое важное. Для биолога-эволюциониста классификация живых существ представляет собой нечто особенное, нечто отличное от всех прочих разновидностей систематики. Из наших представлений об эволюции следует то, что для всех существующих организмов можно составить только одно правильное генеалогическое древо и на нем основывать свою классификацию. Помимо своей уникальности такая система будет обладать еще одним замечательным свойством, которое я назову “идеальной вложенностью”. Что это за свойство и почему оно столь важно — главная тема настоящей главы.

Возьмем в качестве примера небиологической таксономии библиотеку. Уникального, единственно верного способа систематизировать книги в библиотеке или в книжном магазине не существует. Какой-нибудь библиотекарь, возможно, разложит все собрание книг по следующим основным категориям: наука, история, литература, другие искусства, книги на иностранных языках и т. д. Каждый из этих главных библиотечных отделов тоже, в свою очередь, будет разделен. Например, крыло библиотеки, отведенное под научную литературу, займут такие отсеки, как биология, геология, физика, химия… А в биологическом отделении научного крыла книги будут, вероятно, рассортированы по отдельным стеллажам, посвященным физиологии, анатомии, биохимии, энтомологии и т. п. Наконец, на каждом из этих стеллажей книги можно расставить в алфавитном порядке. Другие главные отделы библиотеки — исторический, литературный, иноязычный и прочие — будут приведены в систему сходным образом. Такая библиотека будет иметь иерархическую структуру, которая позволит читателю прицельно отыскивать интересующую его книгу. Иерархическая классификация в данном случае удобна: благодаря ей пользователь библиотеки сможет быстро ориентироваться в книжном собрании. Слова в словарях расположены по алфавиту с той же целью — для удобства ориентирования.