– Прошла квартал, повернула и буквально потащила меня домой. – Она указала на Комету. – Не сомневаюсь, это она беспокоилась о вас.

– Да, – улыбнулся я.

– Сейчас организую стол для массажа, – объявила Пам, а как только все закончила, Комета перешла и улеглась под ним.

– Мне очень неловко, что я вынужден вызывать вас к себе, – пробормотал я, когда массажистка принялась за работу.

– Прекратите, – произнесла она. – Я вам говорила, что неподалеку от вас живут мои другие клиенты, и поездка к вам не составляет для меня никакого неудобства.

Лежа лицом вниз, я затих и сосредоточился. Потребовалось напряженное усилие, чтобы осторожные поглаживания помогли снять напряжение мышц. Делу помогал музыкальный фон – инструментальная композиция в стиле нью эйдж. Через час Пам осторожно накрыла меня одеялом, давая понять, что сеанс окончен.

– Не слезайте раньше времени со стола, – велела она. – Я еще прогуляюсь с Кометой.

Через двадцать минут я нашел ее сидящей во дворике и объявил:

– Я ожил. Мне намного лучше.

– Чего мы и добивались, – улыбнулась она и пошла в дом складывать свой стол. А когда мы прощались, напоследок сказала: – Вы, конечно, знакомы с законом об инвалидах? Не задумывались зарегистрироваться, чтобы вам предоставили служебную собаку?

Закон об инвалидах? Служебная собака? Вот еще! Это все для людей, которые чувствуют себя намного хуже, чем я. Я хотел ответить, но пришел в такое смятение, что рта не сумел открыть.

– Все, что я хочу, – продолжила Пам, – это намекнуть, что ваше здоровье не улучшается, а ухудшается.

– Уверены?

– А как насчет Кометы? – не отступала она. – Умная, сильная, спокойная. И бесконечно вас обожает.

Борзая в знак согласия потянулась и встала.

– Может, сначала нанять домработницу? А Комета – спасенная беговая собака. Она не предназначена быть собакой-сиделкой.

– Вы ее об этом спрашивали? Вулф, Комета во многом вам уже помогает. Только вы не желаете этого замечать. Она очень сообразительная собака.

Октябрь 2000 года. Аризона

Эго – лукавый враг, понуждающий лгать, хитрить и выписывать поддельные чеки. Если бы в ту неделю вы побыли со мной в моей комнате, то почти услышали бы, как шуршат мои перья, когда я, сопротивляясь, выпячиваю грудь. Дженни пусть приходит и убирается в доме, но я не хотел, чтобы мне покупали продукты, не собирался нанимать собственного повара и просить, чтобы мне предоставили служебную собаку. Отравление тунцом – случайность. А в остальном я прекрасно справляюсь. Как-нибудь пробьемся.

Комета, наблюдая мои мытарства в доме, разумеется, чуяла завышенное количество мужских гормонов. Ее невозмутимый взгляд следовал за мной. А если она лежала, закрыв глаза, уши поворачивались туда, куда я неуклюже топал. В противоположность благожелательной безмятежности борзой, я, подогреваемый своей нервозностью, постоянно куда-то рвался. Пыхтел, сопел, но не мог отделаться от мысли, что Комета делает собственные выводы о том, что происходит вокруг. Она лишь ждала подходящего момента, чтобы прочитать мне нотацию о том, что надо успокоиться, принимать жизнь такой, какая она есть, и получать от нее удовольствие. Я чувствовал, что Комета уловила нечто важное, но не мог пересилить себя и продолжал куда-то рваться.

В ночь после своего отравления я встал и хотел взять из холодильника бутылку «Гаторейда», но не дошел – зацепился ногой за журнальный стол и упал, ударившись об угол, отчего треснуло ребро. Боль не позволяла мне подняться, и я остался лежать на полу. Наступило утро. Затем часы пробили полдень. В середине дня мне было все еще больно дышать, и я лежал на ковре в том самом месте, куда рухнул ночью. Чертовы происшествия входили в привычку.

Комета снова оказалась запертой в доме на всю ночь и половину дня.

– Давай, милая, пописай на ковер, – упрашивал я собаку. – Его же можно вычистить.

Комета медленно поднялась, повернулась к стене и снова улеглась хвостом ко мне. Она всегда держалась независимо, особенно когда я ее чем-то озадачивал или она считала, что я не прав. Велеть ей помочиться в доме было странно и неправильно. Я переживал, что собаке плохо, и громко ругался.

Примерно через двенадцать часов после моего падения в дверь постучали.

– Входите! – крикнул я, но никто не ответил. Мне удалось повернуть голову и увидеть темный силуэт, обрамленный рамкой матового дверного стекла. Тень стала удаляться. Преодолевая боль, я набрал в легкие как можно больше воздуха и что было сил завопил: – Входите!

На противоположной стороне улицы жили пенсионеры Дэн и Шарлотта, глаза и уши нашего квартала. Однажды я дал Дэну ключи от дома на случай беды, и вот он стоял надо мной, качая головой, будто открывшаяся ему картина была именно тем, что он ожидал увидеть.

– Я понял: что-то неладно, – заметив, что ваша газета все еще торчит на подъездной дорожке, – объяснил он.

– Не могли бы вы вывести погулять Комету?

Когда собака сделала все свои дела, Дэн отвел меня на диван и сунул в руки «Гаторейд», до которого мне так и не удалось добраться ночью.