– Меня еще не задавило машиной, – вслух проговорил я, возвращаясь за руль.

Дома я открыл гараж с помощью пульта дистанционного управления. Навстречу выбежали поздороваться два светлых шара шерсти – подпрыгивая, кружили, повизгивали, били хвостами по машине.

– Сидеть! – прикрикнул я на них, желая поскорее выйти из автомобиля.

Коди, золотистый ретривер, которого я забрал из приюта, отдав за него сломанный дробовик, тут же распластался на прохладном бетоне, а его дочь Сандоз, повизгивая, продолжала кружиться в танце пока не наступила отцу на лапу. Тот глухо заворчал, принуждая сесть рядом. Обе собаки повернули ко мне головы. Вываленный на сторону с капающей слюной язык Коди не скрывал его улыбки. Черные глаза и нос на светлой, поседевшей с возрастом морде казались угольками на голове снеговика. Рядом извивалась и выгибала спину Сандоз, напоминая маленькую школьницу, которая никак не решалась попроситься выйти в туалет.

– Спокойно! – потребовал я, и собакам хватило терпения не сойти с места и дождаться, пока я благополучно войду в дом. Несмотря на боль, я невольно улыбнулся, до глубины души тронутый поведением своих друзей.

Стоило мне опуститься на диван, и собаки уже были передо мной на ковре. Проявляя стратегическую смекалку, они заняли именно то место, которое потребовалось бы мне, вздумай я подняться и уйти. Отступление без физического соприкосновения стало невозможным, что, как я понимал, и являлось их целью. Но сегодня, вместо того чтобы довольно вздохнуть и закрыть глаза, Коди пристально посмотрел на меня и навострил уши. Без сомнения, он почувствовал постыдный запах поражения.

– В чем дело? – спросила жена, и на ее лице появилось озабоченное выражение.

– Меня вышвырнули с работы.

– О, Вулфи! Je suis desole [1] . – Она перешла на свой родной французский. – Но ты же ждал, что это произойдет? Правда?

– Нет.

Жена села рядом, взяла мою руку и поднесла к щеке.

– А какой выбор ты им оставил? Они понятия не имеют, что с тобой, потому что ты им ничего не рассказывал. Врачи предупреждали, чтобы ты поберег себя.

Я потрепал жену по колену, но взглянуть ей в лицо так и не смог.

В следующие несколько дней я понял, что, несмотря на то что весь прошлый год я всячески избегал говорить о болезни и все отрицал, Фредди задумывалась о неизбежном.

– Доктора утверждают, что в зимние месяцы у тебя наступает серьезное ухудшение, поскольку холод не позволяет телу расслабляться. А постоянный стресс на работе не дает мозгу найти силы преодолеть болезнь. Для нас нет иного способа справиться с этим, как уезжать отсюда на зиму. Это будет давать нам какую-то эмоциональную передышку.

Я удивился ее нажимом на слова «нас» и «нам». Проблемы с позвоночником были моими, а не Фредди. Смысл моей напряженной работы заключался именно в том, чтобы оградить жену и дочерей от последствий болезни.

– Можно продать участок в Аризоне, – предложила Фредди. Несколько лет назад мы купили в Седоне кусок земли. – Вырученными деньгами воспользуемся, чтобы приобрести небольшой домик в месте, где тебе комфортно жить в течение холодных месяцев. Ты же всегда говорил, что среди красных скал ощущаешь прилив здоровой энергии.

Мы и раньше обсуждали с женой денежные дела – каким образом изловчиться и вывернуться, когда в нашем бюджете образуется дыра. Я вспомнил, как каждый из нас панически боялся расставания. Фредди не могла оставить работу заведующей кардиологическим отделением больницы, которое несколько лет назад сама же помогала организовывать. Во-первых, ей нравилось ее занятие, а во-вторых, она осталась в нашей семье единственным кормильцем. Фредди и дочери являлись моим единственным спасательным кругом, и если я перееду в Аризону, близкие окажутся от меня на расстоянии в тысячу двести миль. Были слезы, много слез. Но что живее всего осталось в памяти от той недели – всепоглощающий стыд и ободряющее тыканье в ладонь мокрых носов моих собак.

Теплым ноябрьским днем, недель через шесть после переселения в Седону, я заехал на парковку супермаркета «Уэбер». Я наведывался туда раз в неделю, поскольку мне становилось все труднее тянуться за продуктами и толкать тележку. Тяжело опираясь на трости, я медленно ковылял по площадке. Мое мучительное зигзагообразное продвижение вывело меня на соседнюю дорожку, прямо к небольшой, чем-то увлеченной группе людей. Спотыкаясь, я остановился, чтобы рассмотреть, что происходит.

Компания из нескольких человек окружила стройную блондинку. Еще приблизившись, я увидел, что блондинка держала поводок собаки, и именно эта собака привлекла внимание людей. Хотя животное этого будто не замечало. Пес хранил горделивый, равнодушный вид – если восхищение ему и не наскучило до смерти, то, несомненно, он привык к нему. Он был дюймов сорока ростом, и голова его находилась на уровне бедра женщины. Череп продолговатый, переходящий в изящную морду. Оба уха над небольшим лбом настороженно подняты и повернуты в сторону. Огромные миндалевидные глаза невозмутимо изучали людей. Черный лоснящийся мех пестрел рыжеватыми отметинами, крутая грудь переходила в поджарый, грациозный живот. Фигура пса отличалась чрезвычайной худобой – под шкурой виднелись ребра. Задние ноги рельефные, мускулистые, но передние – сухощавые и стройные. И все четыре заканчивались крупными лапами с длинными пальцами с крепкими черными подушечками и толстыми черными когтями. Это придавало собаке спортивный вид, словно баскетболист в борьбе за мячом приподнимался на цыпочки. Хвост сначала круто опускался к земле и заканчивался небольшой плавной дугой, чуть загнутой в сторону.