Шрифт:
— «Чередочек» знаете!.. Есть такая веселая песня… А на пленуме можно? — озорно поднимает Галка глаза в мою сторону.
Я отвечаю, что не был на пленумах, а на съезде пели.
— Ну, ладно. Увидим.
— Мне выступать поручили, — говорит костромская. — Волнуюсь, ужас!.. Ты сколько в этом году берешь?
— Две тысячи.
— А я полтора. Подумала — не смогу больше. Сдаю в институт документы. Надо по силам…
— Я тоже в техникум поступила.
Подружки разглядывают платья друг друга, подписывают друг другу карточки. Потом костромская Галя на обрывке листка показывает, как думают перестроить откормочный лагерь в совхозе, как будут подвозить воду, где будет храниться силос…
В разговор вступает третий участник встречи — Александр Верещако. По строительству он может дать лучшие рекомендации — техник-строитель, секретарь комсомольский в колхозе!
Саша солидно рассказывает, сколько коровников, сколько птичников, сколько домов построено и будет построено.
— Года три назад моя профессия в колхозе была без надобности. А теперь в штат взяли…
Без нашего брата-строителя теперь ни шагу…
— Выступать будешь?
— Погляжу. О строительных делах стоит сказать…
Вот так протекал утренний разговор, записанный на десятом этаже московской гостиницы. Трое друзей, трое молодых деревенских хозяев знакомились, готовились к большому разговору на комсомольском пленуме.
9 февраля 1961 г.
В трех шагах от берлоги
Первый раз я услышал о нем в Иркутске. За столом у охотника ели медвежатину, говорили о медведях, о медвежьей охоте.
— А Мельникова знаете? — спросил немолодой соболятник с отметкой звериной лапы на голове. — Ну-у!.. Это же бог по медведю…
Вернувшись в Москву, я стал разыскивать «бога». Это оказалось нетрудным делом: Мельникова в Москве знает каждый охотник. Но «бог» несговорчив:
— На охоту? А вы знаете, это совсем не плюшевый мишка, — рычал в телефонную трубку насмешливый голос. — Нет. Никого не беру… Раз десять звонил, уговаривал. Ни в какую! Я готов был уже плюнуть, как вдруг он сам позвонил, в полночь:
— Вы, как медведь, упрямый… Ладно, беру. Приезжайте…
Зовут его Павлом Григорьевичем. Небольшого роста, коренастый, с густым хриплым голосом, спокойный и добродушный. Здороваясь с ним, я улыбнулся:
— Вы ведь и сами на медведя похожи…
— Ладно, ладно, держи мешок…
Укладываем банки с консервами, ветчину, патроны с пулями «дум-дум». Веревка, буханки хлеба, ножик, порошки от кашля (чтобы не спугнуть при подходе), кассеты с пленкой, сахар, спички, иголка с ниткой… В боковой карман Мельников аккуратно кладет бинты и склянку с йодом.
— Необходимо?
— Все может быть… Вот почитайте…
Расправляю у лампы измятый листок, доставленный почтой из валдайских лесов от старого охотника Семена Леонтьева: «…Очень зол. Ростом — годор пять-шесть, не больше. Но лютый!.. Летом трем коровам хребты сломал, в казенную лошадь вцепился — почти до самой сторожки висел на гриве. Бабы за клюквой с опаской стали ходить: того и гляди насядет… На овсах стрелял его дважды, но, видно, глаз начал шалить. Ушел. Верст за двадцать ушел. К осени опять объявился. Двух лосей порешил и телушку у кума Митрохи…
По первому снегу я его выследил. Хитер зверина! По своему следу задом шел, потом — прыг в сторону шагов на семь… В поваленной осине берлога! Середина сопрела, так он в дупле. Приезжайте. Будет охота!»
— Да, совсем не плюшевый мишка, — подумал я вслух, сворачивая письмо.
— Совсем не плюшевый, не плюшевый, — подтвердил помогавший нам снаряжаться старик с большим носом и бороденкой, как у Христа. — Вот, извольте полюбопытствовать, — старик закатал рукав и показал шрам выше локтя, — при старом еще режиме зубов отведал. Князь Оболенский струсил, ружье уронил, я, как егерь, выручать кинулся. Ну, и встретились… Слава богу, ножик хороший случился…
Сборы закончились под самое утро. Перед дорогой легли вздремнуть. «Медвежий бог» сладко храпел, а я считал цветы на обоях и силился представить себе берлогу… Мы спим, и он спит. Толстый от лосиного мяса… Как это он может забраться в дупло? Правда ли, что лапу сосет?.. На севере медведя умкой зовут. И правда ведь умный — задом по своему следу вернулся…
Наконец засыпаю. Снится валдайский лес, снится охота. Подкрались будто к берлоге — пустая! В берлоге… медвежья записка: «Дураки. Ни пуха вам, ни пера»…
…Пятнадцать часов трясемся в кузове попутной машины — едем к Валдаю…
* * *
Деревенька на краю света. Семнадцать потемневших от мокрого снега деревянных дворов. С большим миром связывают деревеньку сорокаверстная дорога болотами и антенны над крышами. Главный промысел жителей — клюква. Собирают ее десятками тонн. Мужчины еще и охотятся. Бьют норку, куницу, выдру. Медведя бьют редко. Медвежья охота — праздник.
В избе деда Семена собралось полдеревни.
Ребятишки воробьиной стайкой жмутся у двери, глядят на мешок, в котором, кроме патронов и хлеба, есть еще разные вкусные вещи. Молодые парни держатся независимо, помалкивают.