– Вы тоже к Григорию Ефимычу? – спросила всё это время стоявшая у стены молодая женщина с широким крестьянским лицом в зелёном закрытом платье. Это была Акилина Лаптинская, одна из почитательниц Распутина, выполнявшая роль секретаря. Она оглядела их тёмными живыми глазами:

– Народу нынче пропасть. Вам тягостно будет дожидаться. Пожалуйте в приёмную.

Она повела рукой в сторону большой комнаты, полной людей самых разных сословий. Перед окном спиной ко всем стояла дама в искристой собольей накидке. У закрытой двери, куда входили посетители, топтался облезлый чиновник, кашлял в чернильный кулак. Поодаль на стуле с красной спинкой, уперев ладони в колени, восседал купчина, поводил по сторонам рачьими глазами.

Обращал на себя внимание заросший седым мхом монах в линялой рясе. Заложив руки за спину, он окаменело лип к стене. Толклись и шептались несколько мещан. Две-три сереньких побитых молью дамы ели заплаканными глазами заветную дверь.

Стёпка помог Григорию одолеть порожек в приёмную. Тут дверь напротив растворилась, следом за посетителем вышагнул невысокий мужик. На нём была голубая шёлковая рубаха, перехваченная узким пояском, тёмные, заправленные в лаковые сапоги штаны. Чёрная большая борода и расчёсанные на стороны волосы оттеняли бледное, без кровинки, лицо. Его глубокие тёмные глаза светились большой внутренней силой. Посетители сгрудились вокруг, загородив его от Григория.

– Батюшка, спаси, – опередив других, кинулась к нему нервная дама в облезлой лисьей шубе, запричитала: – Отец родной, выручи, век Бога молить… Муж помер. За учёбу сына нечем платить. Из училища выгоняют сироту…

– Ты, матушка, мокроту не разводи. Вот что, – Распутин полыхнул глазами на купчину. – Дай мне денег.

– Мы… да мы с нашим всем желанием, – засуетился купец, вытянул из кармана сюртука бумажник. Торопясь, двумя пальцами стал вытягивать банкноты. Протянул Распутину. – Орефьевы мы, батюшка, Орефьевы.

Распутин скомкал банкноты в горсти, сунул ком в руки просительнице, лисья шуба замахала рукавами. – Батюшка, да чем, как… отдавать?

– Бери, пока дают. Учи сына. – Старец обернулся к купцу. – Не знаешь, куда товар сбагрить?

– Истинно, батюшка. Кожами амбары забил под крышу, а спросу нету. Подсоби. А мы завсегда…

– Вон дверь, иди туда. Симанович, – крикнул Григорий Ефимович. – Кто главный по интендантству насчёт солдатских сапог? Узнай, а я тогда записку черкану. Да гляди, купец, чтобы разум твой в копейку не ушёл. Остановился против чиновника с убитым лицом:

– Скажи, пусть больная молится святой Ксении.

– Откуда вы узнали, что мою жену зовут Ксения? – в смятении спросил чиновник в спину отошедшего от него Распутина.

– Ну что скажешь? – Остановился тот перед посетителем в монашеском одеянии.

– На все прошения отказ пришёл. На тебя, отец Григорий, вся надёжа осталась.

– Расстригаетесь, опосля опять проситесь. Шатания в вере. Господа гневите. Не буду больше никому в глаза за тебя лезть!

– Оклеветали, напраслину возвели, – загундел монах.

– Если в тебе любовь есть – ложь не приблизится. Иди с Богом.

Дама в собольей накидке у окна под взглядом Распутина занялась румянцем. Сплетая пальцы со вспыхивающими кольцами, зашептала нервно и сбивчиво: «Муж подозрениями мучит… выйти из положения. Ваше слово святое…».

– Я раз на вокзале с одним монахом чай пил, – перебил её Григорий Ефимович. – Он всё мне: «святой, святой», а у самого за ножкой стола бутылка с вином спрятана, – ударил кулаком в раму. – Допытываешься, а у самой под столом бутылка с вином. От меня на свидание с судариком своим собралась…

Дама, запылав лицом под вуалью, выбежала из приёмной. На полу у окна шмотком пены белела оброненная ею перчатка.

Гриша стоял, привалясь спиной к стене, оглушённый всем, что видел и слышал. Всем существом он ощущал силу, исходившую от Распутина. Эта магнетическая сила разливалась по приёмной, будоражила людей.

– Ты, родная моя, не унывай, – ласково говорил тем временем Григорий Ефимович, склоняясь над старухой с заячьей губой. – Уныние – грех. Скорби – чертог Божий. Они ведут к истинной любви. Поверь мне: твой трудный час на земле – сладкая минута на небе. И Христос, милая, страдал, и при кресте тяжела была минута. И крест Его остался на любящих Его. Молись и радуйся, милая, что не оставил Господь тебя скорбями. Будет тебе утешение…

И тут Распутин заметил стоявшего у стены Григория, бросился к нему, пал перед ним на колени, поцеловал троекратно.

– Вот ты какой, ладный да складный. Милота ты моя светлая, – приговаривал он ласково.

– Чудак ты, право, как на Пасху целуешься, – засмеялся Гриша, удивлённый и смущённый радостью Распутина.

– Любить друг дружку братской любовью Господь заповедовал ныне и присно и во веки веков. – Григорий Ефимович встал с колен, крикнул – Акилина, стол нам накрой. Гость к нам светлый приехал, – повёл глазами на окаменевшего Стёпку, тоже расцеловал. – А ты, братец, из какого сословия происходишь?