Аннотация
Низами считал поэму «Искандер-наме» итогом своего творчества, по сравнению с другими поэмами «Хамсе» она отличается некоторой философской усложнённостью. Поэма является творческой переработкой Низами различныхсюжетов и легенд об Искандере —Александре Македонском, образ которого Низами расположил в центре поэмы. С самого начала Александр Македонский выступает как идеальный государь, воюющий только во имя защиты справедливости.
К Н И Г А I ШАРАФ-НАМЕ (КНИГА О СЛАВЕ)
НАЧАЛО РАССКАЗА И ИЗЛОЖЕНИЕ ИСТИНЫ О РОЖДЕНИИ ИСКЕНДЕРА
* * *
Тот, кто царственной книгой порадует вас, Так, свой стих воскрешая, свой начал рассказ: Был властитель румийский. Вседневное счастье К венценосцу свое проявляло участье. Это был всеми славимый царь Филикус. Услужал ему Рум и покорствовал Рус. Ионийских земель неустанный хранитель, В Македонии жил этот славный властитель. Он был правнук Исхака, который рожден Был Якубом. Края завоевывал он. Чтил все новое, думал о всем справедливом, — И с овцой дружный волк был в те годы не дивом. Так он злых притеснял, что их рот был закрыт, Что повернул он Дария в зависть и в стыд. Дарий первенства жаждал, и много преданий Есть о том, как с царя он потребовал дани, Но румиец, правленья державший бразды, Предпочел примиренье невзгодам вражды: С тем, которому счастье прислуживать радо, В пререканье вступать неразумно, не надо. Он послал ему дань, чтоб от гнева отвлечь, — И отвел от себя злоумышленный меч. Дарий — был ублажен изобилием дара. Царь — укрыл нежный воск от палящего жара Но когда Искендера година пришла, По-иному судьба повернула дела. Он ударил копьем, — и, не ждавший напасти, Дарий тотчас утратил всю мощь своей власти Старцы Рума составили книгу свою Про отшельницу, жившую в этом краю. В день, когда материнства был час ей назначен Муж был ею потерян и город утрачен. Подошел разрешиться от бремени срок, И мученьям ужасным обрек ее рок. И дитя родилось. И, в глуши умирая, Мать стонала. Тоски ее не было края: «Как с тобой свое горе измерим, о сын? И каким будешь съеден ты зверем, о сын?» Но забыла б она о слезах и о стоне, Если б знала, что сын в божьем выкормится лоне И что сможет он власти безмерной достичь И, царя, обрести тьму бесценных добыч. И ушла она в мир, непричастный заботам, А дитяти помог нисходящий к сиротам. Тот ребенок, что был и бессилен и сир, Победил силой мысли все страны, весь мир. Румский царь на охоте был вмиг опечален, Увидав бедный прах возле пыльных развалив О беспомощность! К женщине мертвой припав, Тихий никнет младенец меж высохших трав, Молока не нашедший, сосал он свой палец, Иль, в тоске по ушедшей, кусал он свой палец.. И рабами царя — как о том говорят — Был свершен над усопшей печальный обряд. А ребенка взял на руки царь, — и высоко Приподняв, удивлялся жестокости рока. Взял его он с собой, полюбил, воспитал, — И наследником трона сей найденный стал. Все же в древнем дихкане была еще вера В то, писал он, что Дарий — отец Искендера. Но сличил эту запись дихкана я с той, Что составил приверженец веры святой, — И открыл, к должной правде пылая любовью, Что к пустому склонялись они баснословью. И постиг я, собрав все известное встарь: Искендера отец — Рума праведный царь. Все напрасное снова отвергнув и снова, Выбирал я меж слов полновесное слово. Повествует проживший столь множество дней, Излагая деянья древнейших царей: Во дворце Филикуса, на царственном пире Появилась невеста всех сладостней в мире. Был красив ее шаг и пленителен стан, Бровь — натянутый лук, косы — черный арка! Словно встал кипарис посреди луговины. Кудри девы — фиалки, ланиты — жасмины. Жарких полдней пылала она горячей… Под покровом ресниц мрело пламя очей. Ароматом кудрей, с их приманкою властной, Переполнился пир, словно амброю страстной. Царь свой взор от нее был не в силах отвлечь, Об одной только дивной была его речь. И в одну из ночей взял ее он в объятья, И настал в жаркой мгле миг благого зачатья. Словно тучей весенней повеяла мгла И жемчужину в глуби морской зачала. Девять лун протекло по стезям небосклона, Плод оставил в свой час материнское лоно. В ночь родин царь велел, чтоб созвал звездочет Звездочетов, — узнать, как судьба потечет, Чтоб открыл ему тайну, чтоб в звездном теченье Распознал звездных знаков любое значенье. И пришел предсказателей опытных ряд, Чтоб вглядеться в тот мир, где созвездья горят. И, держа пред собой чертежи и приборы, На движенья светил старцы подняли взоры. В высшей точке горело созвездие Льва, На предельный свой блеск обретая права. Многозвездный Овен, вечно мчащийся к знанью, Запылав, устремился от знанья к деянью, Близнецы и Меркурий сошлись, и, ясна, Близ Тельца и Венеры катилась луна. Плыл Юпитер к Стрельцу. Высь была не безбурна. Колебало Весы приближенье Сатурна. Но воинственный Марс шел и шел на подъем И вступил в свой шестой, полный славою, дом. Что ж мы скажем на то, что явили созвездья? Небу — «Слава!» Завистникам — «Ждите возмездья Не дивись же, что звездным велениям в лад Из ростка распустился невиданный сад. Звездный ход был разгадан по древним примерам,— И пришедшего в мир царь назвал Искендером. Ясно старцам седым семь вещали планет, Что возьмет он весь мир, что преград ему нет. Все сказал звездочет обладателю Рума, Чтоб ушла от владыки тревожная дума. В предвкушении благ, славой сына прельщен Казначея призвав, сел владыка на трон. В светлом сердце царевом тревоги не стало, И просящим он роздал сокровищ немало. Славя Месяц душистый, надежд не тая, Пил он сладкие вина в саду у ручья. ОБУЧЕНИЕ ИСКЕНДЕРА
ИСКЕНДЕР ВОСХОДИТ НА ТРОН ОТЦА
ДАРИЙ ТРЕБУЕТ ОТ ИСКЕНДЕРА ДАНЬ ОТВЕТ ИСКЕНДЕРА
* * *
Поспеши! От неправды ладони омой! Будь правдив, чтоб указ этот выполнить мой! Для чего у земли твоя служба радива? Это — гулей дорога, пристанище дива. Мир отнимет, что дал мне за много годин, Он давал — по глоткам, а отнимет — кувшин. Так вода дождевая сберется, и вскоре Обратится в поток, убегающий в море. Так пойдем, будем веселы, друг мой! Зачем За дирхемом беречь каждый новый дирхем? Смерть предстанет в пути… с ней не сыщется слада, Что ж не сыпать нам золото нашего клада! Ведь Карун, все сокровища мира собрав, Все же скрылся в земле под покровами трав. В сад Шеддада внесли кирпичи золотые. Но пресек смертный час его грезы пустые. Нет деревьев на свете, которых вовек Топором не ударит седой дровосек. * * *
Описавший престол, и венцы и уборы, Начал так: славный царь, все прельщающий взоры, В некий день, полный неги, среди опахал От превратностей рока в тиши отдыхал. То с пустой был он чашей, то, лалом играя, Наполнялась та чаша до самого края. Был он мудрости друг. Был он знанью сродни. Мудрецы были с ним. Не хмелели они. И, внимая звучанью различного лада, Разрешать все вопросы была их услада. Искендеру, сидевшему с чашей вина, Толковал звездочет всех светил письмена. И сверкали все чаши, как в молнийном блеске. В винах сладость была, и веселье — в их плеске У внимающих струнам кружились умы И от песен полны были сладостной тьмы. Слезы чаш воскрешали печали, и стона Был исполнен сладчайший напев органон; О смычки! От их сладких ударов смогло Переполниться влагой сухое русло. И в чертоге, который от края до края Был в цветах, словно сад благодатного рая, Искендер-повелитель, хранимый судьбой, Возвышался, как месяц в ночи голубой. Появился гонец, послан Дарием. Словом Он владел, был он знатен, казался готовым На почтительность. Выполнив рабский поклон, Восхвалил Искендера и Дария он. И румийца прославив и блеск его сана, Начал он излагать пожеланья Ирана. «Дарий шлет свой привет, — он промолвил, — и царь Просит дани, ему посылавшейся встарь. Почему ожерелья, венцы и каменья К нам отправить опять не дал ты повеленья? Или немощь увидел ты в наших делах, Что оставил тебя твой почтительный страх? Ты к былому вернись. Наш указ тебе ведом. Приведет тебя спесь к неожиданным бедам». Запылал Искендер… И, внезапен и яр, Пламень сердца словам да неистовый жар. Так царя Искендера нахмурились брови, Что посланец запнулся на прерванном слове, — И, увидев такой непредвиденный гнев, Он с трепещущим сердцем стоял, побледнев. Лютым жаром охвачен был царь, и досаду Изливая, рассудка забыл он преграду. Много слов он сказал, устрашивших гонца, Как порой говорит обладатель венца. У кого есть решенья благая основа, — Тот, забывшись, не скажет излишнего слова Если можешь ты в ярости сдерживать речь, — От врагов ты сумеешь себя уберечь. Хоть бы в речь свою вплел ты слова величанья, Все же речь твоя будет опасней молчанья. Ведь «язык твой из мяса, — я слышал слова, — Из железа — клинок». Поговорка права. Коль не прячешь ты гнева, горящего в жилах, То себя самого охранять ты не в силах. Некий муж, что от Кея вел славный свой род, Описал всех событий стремительный ход: В дни, когда драгоценности, шлемы, престолы Посылались из Рума в иранские долы, Золотое яйцо, это ведал посол, Меж даров жадный Дарий однажды нашел. И ковер, шитый золотом, послан был тоже, — Тот ковер, что казался всех кладов дороже. И лишь поднял гонец слов настойчивых меч И о дани былой вновь повел свою речь, Закричал повелитель всех смертных созданий: «У всеславного льва ты потребовал дани! Все иначе пошло! Дней не стало былых! Нет уж более в гнездах яиц золотых! И ковры эти древние свернуты роком! Не мечтай, что былое вернешь ненароком! Не всегда из горы добывают рубин, Мир — то в мире, то — в громе военных годин. Длить заносчивой речи тебе не пристало! Иль желаешь, чтоб снова железо блистало? Счастлив будь, что мечом я железным твой трон И не тронул, — что все еще держится он! Если, выйдя на Зинджей поспешным походом, Не подверг твое царство я бранным невзгодам, — Ты, довольно сокровищ приняв от меня, Должен дать мне покой! Или с этого дня Буду мыслить о схватке вседневно, всечасно. Не влеки меня к этому! Это опасно. Я отрину любовь! Узришь ты, побледнев, Мою грозную власть, мой играющий гнев! Иль забыто тобою, безумным владыкой, Что за головы снес я в пустыне великой, И в какие пределы водил я войска, И каких силачей бьет вот эта рука? Тот, кто слал тебе в дар и венцы и каменья, Не пошлет тебе дани, как знак униженья. Меч египетский мой ты увидишь, — не дань! Ты о золоте, царь, говорить перестань. В неоглядную даль я простер свои длани, Только равный с меня мог бы требовать дани! Грозной смуты не сей, своей спеси не дли, — Или станешь бедой для иранской земли. Тебе мир и покой и достаток подарен, — Так не будь за блага эти неблагодарен. Сохрани свой Иран, пожалей свои дни, Мысли праздные быстрым пером зачеркни. Ты за данью послал, — труд свершил ты напрасный, С властным ты говоришь, — будь почтителен, властный» Это выслушав слово, иранский посол Позабыл пожеланье, с которым пришел. В своем сердце почувствовав тяжкую рану, Он сейчас же помчался к родному Ирану. И когда у престола отчет был им дан, Он увидел: высокий сгибается стан. И гонца устрашил своим яростным криком Грозный Дарий, вскипевший во гневе великом. «Он мне равен! Он Дарию равен? О нет! С его именем нету на свете монет». Столько злости и жгло и терзало владыку, Что желтело лицо у внимавшего крику. Но со смехом внезапным царь вымолвил;«Вот Что решился творить голубой небосвод: Дел, подобных сему, свет не видывал встаре. Искендер захотел, чтоб унизился Дарий! Искендер!.. Хоть бы Кафские встали хребты! Кто взнесется, скажи, до моей высоты? Хочет мошка с орлом состязаться! На горе! Он — мельчайшая капля, я — мощное море!» И немедля посла вновь отправивши в Рум, Стал ответа он ждать, был он тих и угрюм. Он и мяч и човган дал в дорогу вельможе, Хмурясь, мерку кунжута послал он с ним тоже. Тайну этого дара открыл он послу, И зажгла злая радость очей его мглу. И посол вновь помчался знакомой дорогой, Чтоб исполнить, что следует, с точностью строгой. Но когда пред румийским предстал он царем, Весь он вспыхнул в смущенье нежданным огнем.. И, чело опустив, он склонился с поклоном И простерся, как раб, перед блещущим троном. И затем стал плести он словесную нить, Чтоб сладчайшею речью слух царский пленить: «Повелители мира дают повеленья, Посылают послов лишь для их выполненья. Что исполнить велишь, повелитель земли? Все твой выполнит раб, распростертый в пыли…» Но постиг Искендер: что-то скрыто за лестью. И явился посол с неотрадною вестью. Закричал он послу: «С чем ко мне ты пришел?» И словесную нить вмиг распутал посол. Привезенные вещи под пристальным взглядом Он достал и с собой положил он их рядом. Открывая подарок для царственных глаз, Выполнять он стал Дария строгий наказ. О човгане с мячом речь повел он сначала: «Ты — дитя, а дитяти забава пристала. Ну, а если ты все же затеешь войну, — Лишь тревогу ты сыщешь, тревогу одну!» И рассыпав кунжут, он промолвил проворно: «Чтоб войска мои счесть, — сосчитай эти зерна». Но увенчанный славой властитель царей Разгадал предвещанье победы своей. «Так, — промолвил он, — притча могла бы начаться: Ловит ловкий човган то, что может умчаться. Может статься, затем он послал мне човган, Чтобы я у него взял човганом Иран. Мне дарованный мяч не сочту за обиду, — Скажет каждый мудрец: схож с землей он по виду. Если в руки земной мне вручается шар, Значит первенство в мире мне послано в дар». Так он понял значенье игры, — потому-то Стало ясно ему и значенье кунжута. Он сказал, разбросать повелевши кунжут: «Пусть ко мне во дворец тотчас птиц принесут». И хоть всюду кунжутом был пол разузорен, Во мгновенье не стало разбросанных зерен. Царь сказал: «Это знаменье мне не во зло. Из кунжута, как масло, оно истекло. Коль войска твои — этот кунжут, вереницы Моих войск исклюют их, как эти вот птицы». Дал он мерку зерна мелкой руты тому, Кто доставил кунжут, и промолвил ему: «Если множество войска у Дария, — ведай, Сколько войск я сберу, чтоб вернуться с победой». И посол, увидав, что сгущается мгла. Вмиг навьючил поклажу свою на осла. Вновь опасность над ним свою руку простерла. Стала речь его ядом, сжимающим горло. Тяжко Дарий смущен был ответом: гласил Он о мощном обилии вражеских сил. И поддержки иранцев потребовал Дарий, Чтоб всю мощь проявить в своем крепком ударе. И от Гура, Китая, Хорезма, Газны Стали конниц железных подковы слышны. Крепче Кафской горы взял он рати: могли бы Мять железо они, скал раскалывать глыбы. Пожелавшие войско прикинуть на счет, Увидали, что войско течет и течет. Лишь одних легкоконных, идущих отрядом, Девятьсот было тысяч. Под сумрачным взглядом Полновластного Дария, — словно волна За волною текла; вся бурлила страна. Шел он в Рум. Шел по странам путем он суровым, Оставляя развалины, годные совам. Мча в Армению тьмы войсковых своих сил, Ноги ветру он взвихренным прахом скрутил. За страною страну проходил он, и вскоре Вся земля затряслась, все запенилось море. Злак полег перетоптанный: стал он таков От подбитых шипами железных подков. Хоть стремленье владык благотворно, но все же Не оно ли порой с разорением схоже? ИСКЕНДЕР ГОТОВИТ ВОЙСКО ДЛЯ ВОЙНЫ С ДАРИЕМ
* * *
Нам дороже всего нужных сведений свет, В мире трудно ступать, если знания нет. Тот высокого в мире достигнет удела, Кто разумно взирает на каждое дело, Кто с расчетом свои измеряет пути И умеет поклажу от вора спасти. Он того не отбросит от клади дорожной, Что послужит в скитаниях службы надежной. Полустертую шкуру, — и ту сохрани: Ведь она пригодится в холодные дни. В ледниках некий смертный сомкнул свои вежды, Ибо теплой с собою не взял он одежды. * * *
Говоривший о шахе, исполненном сил, Так ответил тому, кто его вопросил: Лишь в Армению ввел войско страшное Дарий, Судный день наступил; все дымилось в пожаре. Но не знал Искендер, что армяне в плену И что полчища Дарий повел на войну. Толпы скорбных росли, все стонали от горя И вопили: «Иранцы у самого моря!» Каждый путь, каждый горный грохочущий скат Почернел от пришельцев, одетых в булат. «Близок враг, — Искендеру сказал соглядатай, — Но в пути опьянен он добычей богатой. Если б царь захотел, то набегом ночным Он сумел бы мгновенно разделаться с ним». Царь ответил. Его изреченье гласило: «Побеждает не тайно дневное светило. Воровского пути не должно быть следа, Если царственный вождь натянул повода». И лазутчик второй так промолвил: «По странам Столько ратей собрал тот, кто правит Ираном, Что недаром знакомые с делом войны, Сосчитать их желая, весьма смущены». И реченье владыки опять прозвучало: «Тот же нож ста быков не кромсает ли сало?! И когда лютый волк разъярится вконец, Не один ли он ринется в стадо овец?» Смелым словом он вновь утвердил свою славу, И ответ его войску пришелся по нраву. Царь внимал возраставшим тревогам. Дракон На румийской земле. К Руму движется он. И когда сумрак тучи наполнился громом И мечи в нем сверкнули сверканьем знакомым, — Царь к дворцовым вратам созывать повелел Всех владевших мечом, всех носителей стрел. Из Египта, Руси и от франкской границы Вслед румийцам отрядов текли вереницы. И когда для их счета уж не было мер, О храбрейших узнать пожелал Искендер. Их шестьсот было тысяч, — мечтавших о бое В одиночку и знавших оружье любое. И когда общий сбор завершили сполна, Царь собранье созвал без певцов и вина. Собрались мудрецы из придворных и знати, Чтоб на воск воспринять знаки царской печати. И о Дарии речь и о деле войны Начал дивный воитель среди тишины. «Мощный царь, — он сказал, — столь достойный служенья, Сжал в руке свой меч и возжаждал сраженья. Что нам должно свершить? Примириться ли с ним Иль сразиться? Ведь мы перед схваткой стоим. Если смело свой меч мы не вынем из ножен, Тотчас будет конец нашей славе положен. Если ж я с венценосного скину венец, Может быть, правосудью настанет конец. Как из царства мне гнать порождение Кеев? Мне ль желать, чтоб свершилось падение Кеев? За такую заносчивость ждать я могу, Что судьбою победа вручится врагу. В чем решенье? Какою ступая дорогой, Мы не будем судьбою наказаны строгой? Вы, на мудрость простершие ваши права, Дайте нужный ответ мне на эти слова». : Те, чье знанье весь мир было взвесить готово, Со вниманьем прослушали царское слово, И когда для ответа настала пора, Властелину земли пожелали добра: «Да цветет это царское древо, чья сила Велика и о мощи своей возгласила! Пусть держава твоя будет вечно жива, Пусть врага твоего упадет голова! Все слова твои — свет. Весь исполнен ты света, Для чего тебе светоч людского совета? Но коль нам на совет повелел ты прийти, Мы пришли. Ослушанье у нас не в чести. Вот что в мысли приходит носителям знанья И мужам хитроумным, достойным признанья: Если ненависть жжет злое сердце врага И ему только гибель твоя дорога, Злость и ты разожги! К неизменным удачам На коне нашей злости мы яростно скачем. Юный ты кипарис, ива старая — он. Кипарис ведь не может быть с ивой сравнен! Сад зарос, и садовнику ведь не впервые Подрубать в старых зарослях ветви кривые. В шелк прекрасного царства, как блещущий день Мир — благую невесту — о светлый, одень! Враг — насильник. Низвергнуть насильника злого, — Нет у подданных Дария в сердце иного! Что страшиться врага, если враг твой таков Что и в доме своем он имеет врагов! Зачеркни ты каламом правление злое, Чтоб народ позабыл все насилье былое. Коль пресытилось царство врагом твоим, — в бой Выходи, и да будет он сброшен тобой! Печь готова, сажай в нее противни с хлебом. Мчать коня на врага тебе велено небом. Мы к стопам твоим мысли сложили. Меж нас; Несогласия нет. Наш ты выслушал глас. Кто к желанью царя здесь не сделал бы шага? В чьем бы сердце сыскалась такая отвага?» Но сказали мужи, все решив меж собой, Что владыке нельзя первым ринуться в бой. Должно вызова ждать, уваженье имея К достославному трону великого Кея. И тогда, руководствуясь мудростью слов Многодумных наставников и мудрецов, Царь, в согласии с ними свой замысел строя, Порешил выйти с войском, готовясь для боя. В некий день, от крутящихся в небе времен Получив предвещанье счастливое, он, Под знаменами встав, своим царским указом Повелел всем войскам своим выступить разом. И воссел на коня всеми славимый шах, Неизменной победой владевший в боях. Этот лев был с мечом… не с ключом ли, которым Он весь мир отмыкал своим натиском скорым? Все войска были — пчелы с их множеством жал. Столько пчел все же в ульях никто не держал, Создавая свой знак, чтоб явить свое пламя, Вспомнил он Феридуна победное знамя. И когда звездный ход открывается нам, В час, когда небосвод ласков к верным сынам, Выше Кеева стяга, прельщавшие око, Волны синей парчи укрепил он высоко. Пятьдесят было в древке аришей; оно Из сосны было стругано?: сотворено. И дракон был на стяге сапфировом вышит, И казалось взиравшим: он пламенем пышет. Выше — черные кисти, как грозную тьму, Опускали по древку свою бахрому. За фарсанги могли видеть все без усилья: Черный реет орел, вскинув яркие крылья. Вел войска полыхавший в отваге дракон. Пред войсками вздымался на стяге дракон. Клубы пыли сей смуты весь мир затемнили. Что принудило к распре? Лишь пригоршня пыли! Но на землю — на серую кошку — права Не возьмешь ни по-волчьи, ни с храбростью льва. Мир — неверная снедь: есть в ней сладость, но рядом Вкусишь печени горечь, столь схожую с ядом. Свод простерт над землей, нам погибель суля. Небосвод — чаша с кровью, а с прахом — земля. Гибель шлют они всем, тело смертное руша, Ведь на них запеклась даже кровь Сиавуша. Коль земля все, что скрыла, явила бы вновь,— Все просторы земли затопила бы кровь. Ты — беспомощен; области смертные — строги: В их предел для помощника нету дороги. Но коль помощь не внидет в сей замкнутый край, Что напрасно взывать? Примирись. Не взывай. Сделай угол свой крепостью. Помощь другая Лишь в молчанье. Молчи, сам себе помогая. БОИ ДАРИЯ С ИСКАНДЕРОМ ПРИ МОСУЛЕ
* * *
И лазурный, над нами крутящийся свод, И небесных светил предназначенный ход, — Не пустая игра. Сей завесы узоры Не затем, чтобы тешить беспечные взоры. В ней с премудрым значением каждая нить, Но откуда они, — кто б помог разъяснить? Как нам ведать, на что вскинем завтра мы веки? Кто от наших очей удалится навеки? Кто на кладбище из дому будет снесен? Кто увидит, что светлый сбывается сон?
в официальном магазине Литрес