— Приду, только ты, Андрюшка, руками не лапай, давеча за грудь шибанул, а матушка в бане углядела и спросила, откуда синяк взялся.

— Не буду, — пообещал Воротынский, — только ты приди.

Сбежал хмель с Колтовского, как талая вода в солнцепек. И сам он был молод, и сам любил девичью плоть попримять. Но не верилось Колтовскому, что можно с девицей проходить три месяца и не поваляться с ней досыта на пахучем лугу.

А не лукавит ли Анна, может, она уже и не девка?

Перепугался старик. Видно, почуяв за забором хозяина, сурово тявкнул пес и поволочил по двору тяжелую цепь. Замер в темноте Колтовский, а когда молодец скрылся за поворотом, поднялся, отряхнулся и заспешил к дому. В сердцах пнул подвернувшегося под ноги пса, который обиженно взвизгнул, пытаясь понять причину хозяйского гнева, и, поджав уши, спрятался в конуре. Затем Данила Колтовский отыскал на женской половине дочь и сосредоточенно принялся лупить ее кнутовищем.

— Будешь батьку обманывать! Будешь батьку обманывать! — сурово наставлял отец.

На следующий день Анна в церковь не пошла, продержал Данила Колтовский в горнице дочь и два последующих дня, а окна, что выходили на улицу, повелел завесить сукном.

На четвертый день к окольничему явился юный князь Андрей Воротынский.

Поклонился молодец Даниле и попросил кротко:

— Данила Гаврилович, отпусти ты со мной свою дщерь. В церкви мы помолимся. Зла я с ней никакого не сделаю, а потом обратно до ворот отведу.

Колтовский слушал Андрея Воротынского, стоя на крыльце, не всякий раз приходится так разговаривать с Рюриковичами. Чаще всего князья меньших чинов на свой двор не допускали, а если случалось прибыть по делу, то полагалось привязывать коня к забору и, сняв шапку, с почтением переступать вельможий двор. А Воротынский стоял просто, как будто не было в его жилах царской крови, и сам он, подобно холопу, терпеливо дожидался соизволения строгого господина.

Хмыкнул Колтовский, но с крыльца сошел, не решаясь и дальше бесчестить юного князя. Видать, и вправду припекла его Анна, если башку перед худородными посмел обнажить.

— Шапку на уши натяни, — хмуро посоветовал окольничий, — а то голову простудишь.

Улыбнулся Андрей. Красивый, статный, в серебряном расписном охабне, он напоминал знатного гостя, случайно оказавшегося на дворе простолюдина.

— Проходи в горницу, князь, не каждый день к нам с хозяюшкой такие гости заявляются.

Андрей Воротынский был молодец видный. Всем удался — пошел в породу, напоминал отца: Михаил Иванович Воротынский тоже высоченный, макушкой косяки сбивает, и силушка в его руках водится, на спор телегу с каменьями в прошлый год на Кремлевский бугор приволок. Вот, видать, и отпрыск его из таковых. А сами Воротынские ближе многих к государю стоят, вот через этого губастого отрока можно и роду Колтовских из захолустных подняться. Не век же на навозе сидеть да кур считать.

— Спасибо, хозяин, — улыбнулся Андрей Воротынский, выпятив вперед свои телячьи губы, — только ты меня хлебосолом не корми. Отпустишь со мной Аннушку?

И сам Андрей Воротынский выглядел так же богато, как дарованные государем имения. Ежели спросить, сколько у него в рубахе золотых ниток вшито, так и сказать не сумеет, как неведомо ему, сколько десятин земли имеет батюшка.

— Ишь ты какой! — неожиданно обозлился окольничий. — Дочку звать пришел, а отца ее уважить не желаешь. Или все Воротынские таковы? Это вам не Дума, я могу и от порога поворотить!

Андрей походил на телка — огромный, большеголовый, видно, он умеет ластиться, а таких девки любят особенно шибко. Сложил губы в трубочку, словно молока просит, а вместо того из горла поперло:

— Напрасно ты, Данила Гаврилович, сердишься, я ведь к Анне всерьез. Может быть, зятя от ворот спровадить хочешь. Или Анну в добре не желаешь видеть?

— Какому отцу дочь в счастье видеть не хочется? Только таких женихов, как ты, за Анной целый рой вьется! Посмотри, какого пса завел, чтобы женихов спроваживать. Поди разберись, кто из вас дщери моей добра желает, а кто напаскудничать хочет? Оглянуться не успеешь, как невинности лишат!

— Анна не из таковых, — раздвинул губы в улыбке отрок, и Даниле стало понятно, что добиться заветного Андрею не помогла даже телячья нежность.

— На каждый замок имеется свой ключ, — хмыкнул окольничий. — Ладно, так и быть, проводи Анну в церковь, и чтобы за руки не держались!

— Как велишь, Данила Гаврилович.

— Вот и славненько, чтобы девицу привел до вечерней молитвы. А теперь ступай с глаз моих!

Следующий день был банный. Любил его старый Колтовский, а потому всегда собирался загодя, допекая челядь заботой о чистой сорочке и мохнатых вениках.

Этот день нравился ему еще и тем, что он был едва ли не единственным, когда семья собиралась вместе. Так было заведено еще в молодости, когда детишки только подрастали. Теперь, когда сыновья вымахали, обзавелись своими семьями и народилась дочь, старый Колтовский привычный порядок ломать не стал и зазывал сыновей вместе со снохами в баньку. Не отставала от братьев и любимица-дочь — большая охотница до банного жару!

Старую баньку пришлось сломать, а вместо нее выстроить новую, которая по вычурным наличникам, по высокому рундуку и шатровой крыше больше напоминала терем, чем парильню. Но это совсем не смущало старого Колтовского, который относился к чистому телу так же свято, как поп к Светлой седмице. Не пожалел окольничий на устройство баньки и сосновых стволов — длинных, как мачты, стругов и толстенных.