Тесной стала для Марфы Васильевны опека верховных боярынь, она выросла ровно на те несколько шагов, на которые не смела к ней приблизиться даже ближайшая челядь.

У самых дверей Марфа Васильевна чуток приостановилась, посмотрела назад, словно хотела окинуть взором путь, который удалось пройти. Ее дорога начиналась далеко за оградой царского двора, в Великом Новом Граде, где она помогала тятеньке торговать лисьим мехом.

В середине палат царевну дожидался царь.

— Не робей, голубушка, ступай себе к государю Ивану Васильевичу.

Боярыни остались у порога и наблюдали за тем, как Марфа Собакина неторопливыми шажками ступала к своему венчанию. Волнующе присутствовать при рождении царицы, когда обыкновенная девица становится великой государыней.

Подле самодержца на красной бархатной тряпице лежал царский девичий венец — единственная вещица, которой она будет отличаться от иных боярышень.

Иван Васильевич взял венец, прочитал молитву и возложил его на голову Марфы Васильевны.

— Господи, помилуй тебя и спаси… Нарекаю тебя новым царственным именем… Анастасия. Был я счастлив с Анастасией Романовной, хотел бы не ведать лиха и с Анастасией Васильевной. А теперь, боярыни, целуйте крест на верность государыне московской.

Царицын чин, боярыни и дворовые люди, выстроившись рядком, один за другим подходили к ней. Первой была верховная боярыня Елизавета Морозова:

— Призываю в свидетели господа нашего и всех святых, что лиха никакого чинить государыне не посмею ни в питии, ни в ястве, кореньев дурных давать не стану, что не буду ведунов и колдунов на царицу наводить. Не стану ведовство по ветру насылать, а буду служить царице верно и на том целую крест! — приложилась верховная боярыня губами к распятию.

Следующей была постельничая боярыня.

Баба остановилась напротив царевны и, стараясь заполучить ее нечаянный взгляд, заговорила:

— Призываю в свидетели бога нашего Иисуса Христа, что не буду чинить никакого лиха ни в государском платье, ни в постелях, ни в изголовьях, ни в подушках, ни в одеялах и в ином всяком царицыном добре. Клянусь быть верной слугой Марфе Васильевне, я на том крест целую.

Малюта Скуратов зорко смотрел в лица боярынь, как будто уже сейчас ведал о крамоле и дожидался только окончания венчания, чтобы набросить на ноги бабам чугунные цепи и свезти в темницу.

Следующими были боярышни и дворовые девицы. Они громко повторяли вслед за боярынями страшные слова клятвы:

— Если нарушу клятву в том, то гореть мне в геенне огненной после смерти и не прожить мне после этого святотатства и дня. А внутренности мои пусть рассечет полымя возмездия, и сгинуть мне тотчас на месте, как задумаю лихое злодеяние.

Произнеся страшные слова, каждая из боярышень не сомневалась в том, что упадет замертво, если только задумает лихое дело.

— …Если кто захочет царицу лихим зельем и волшебством испортить, то сказать об этом царю или его боярам или ближним людям, которые донесут то слово до ушей великого государя.

Иван Васильевич слушал клятвы подле царевны, как будто челядь била челом на верность и ему, а когда последняя из девок коснулась губами Христова распятия, Иван Васильевич отпустил всех слуг с миром и решил остаться наедине с Марфой.

— Анастасьюшка, теперь все это твое! — плавно обвел дланью вокруг государь, показывая убранства. — Вот, возьми в подарок зеркальце английской работы, будет теперь во что тебе свою красоту разглядывать. Дай же я на тебя, царица, полюбуюсь, — Иван Васильевич бережно притронулся пальцами к лицу Марфы. — Жену-то я какую выбрал… Первая во всей Руси! — Иван Васильевич был огромен, он заполнял собой все пространство, а свечи, слушая слова самодержца, колыхнулись в почтении, едва не погаснув. Царевна напоминала воробушка, зажатого в угол дерзким котом. Зверь уже насытился игрой и, осознав свое могущество перед бессильной птахой, поднял лапу для удара, чтобы в одно мгновение вытянуть из жалкого тельца остатки жизни. — Ты меня не бойся, царица, — сказал Иван Васильевич неожиданно мягко, слегка касаясь ладонью плеча девушки. Эта ласка больше напоминала когтистую лапу, способную крепко царапнуть воробушка, — я тебя не трону. Свадебку сыграем, а уже потом и девство твое разрешу. Зря обо мне худое болтают, силком я баб не беру. К чему мне это? Если похоть приспичит, так мне стоит только кликнуть, как девицы сами понабегут. Я как-никак царь! Сил у меня подчас не хватает, чтобы баб от себя отпихнуть, вот ты мне в этом и поможешь. А?

— Помогу, государь, — пропищал воробушек, видно, из-за страха, чтобы не угодить в зубастый рот кота.

— Вот и славненько, — протянул Иван Васильевич.

Государь едва сдержался, чтобы не отбросить царский венец в сторону и не сорвать с царевны атласные одежды.

Но царь только слегка прикоснулся к ее одеждам и, почувствовав на кончиках пальцев девичье тепло, отпустил восвояси.

— Иди к себе, царица… Анастасия, боярышни тебе палаты приготовили.

Петр Темрюкович после смерти сестры заметно приуныл; только самую малость он не дотянул до боярской шапки, а была бы жива Мария, помогла бы братцу.

Московские мужи посматривали на черкесского князя с неприязнью. А иные бояре, не стыдясь, называли его нехристем, поминая басурманское происхождение.

Однако съезжать с Москвы Петр Темрюкович не торопился. Он осел в Москве, судя по богатому хозяйству, основательно. Князь выстроил три мурованных дома, купил с десяток имений, а еще пожалован был пятью деревнями, в которых одних посошных мужиков насчитывалось тысячи четыре.