Сеид переступил порог храма. Его неторопливые шаги гулким эхом откликнулись под полукруглыми сводами. Он пересек просторное помещение, минуя колонны, украшенные арабской вязью, и вошел в библиотеку.

Запалив лучину, сеид стал писать.

Сафа-Гирей стал ханом в тринадцать лет. Он, один из мудрейших и светлейших, сумел укрепить свое воинство и расширить пределы ханства. Сафа-Гирей заставил считаться с собой не только южных соседей, но и урусского царя. Сегодня ночью в муках умирает наш повелитель, светлейший и мудрейший хан Сафа-Гирей. После себя он оставил четырех жен и пятерых детей, четверо из которых — мальчики. Старшая его жена — Сююн-Бике, ногайская ханум. По казанским обычаям, ее двухлетний сын Утямыш-Гирей должен остаться на ханском престоле. Старшему сыну Сафа-Гирея исполнилось пятнадцать лет.

Сеид вдумчиво прочитал написанное, аккуратно стянул свиток бечевой и вышел из мечети. Стража ханского дворца уже давно забыла про наказ Сююн-Бике и громко переговаривалась между собой. Но старшая жена хана не слышала их, забывшись в своем горе. А с высоких минаретов соборной мечети Кулшерифа давно раздавались звонкие голоса муэдзинов, зовущих правоверных на вторую утреннюю молитву, и со всех концов города к первой мечети ханства потянулись казанцы.

Близился полдень. На ханский двор вывели смертников. Они не выглядели обреченными — молитва придала силы слабому, надежду — упавшему духом. Свет после подземелья казался особенно ярким, и солнце било прямо в глаза.

На дощатый помост первым взошел старик. Отсюда хорошо было видно всех собравшихся. Он снял с себя чалму и поклонился во все стороны. Взгляд у старика оставался равнодушным, он уже был готов для беседы с Аллахом.

Аксакал жил один на окраине Казани с дочерью Гульназ. И надо же такому случиться — приглянулась она Булату Ширину. Эмир Булат оказал честь, пришел в ветхий дом старика, осыпал его золотом и обещаниями:

— Твоя дочь будет жить у меня во дворце не хуже, чем сама Сююн-Бике. Быть может, она у меня станет и старшей женой.

Старик, теребя пальцами седую бороду, ответил отказом:

— Нет, у нее есть жених. Настоящий батыр!

— А разве я не батыр? — усмехнулся пожилой Булат.

— Жених Гульназ молод, и ей надлежит жить с ним.

Слуги, знавшие суровый нрав своего эмира, примолкли, вот сейчас разразится буря. Как же можно возражать самому Булату Ширину?

— Тогда я возьму ее силой, — высказал свой приговор карачи. — Слуги, отыскать ее и привести ко мне во дворец.

Распорядился Булат и направился к выходу. Слуги же ворвались на женскую половину дома и выволокли перепуганную девушку.

Дом старика осиротел. А Гульназ стала не женой Булата Ширина, а одной из наложниц, которыми гостеприимный хозяин угощал своих многочисленных друзей и почетных гостей. Старик пытался искать правды у хана, но Сафа-Гирей не захотел пойти против могущественного эмира. Он развел руками:

— Я уважаю твои раны, старик. Но карачи неподсудны! И благодари Аллаха, что не слетела с плеч твоя голова. Булат Ширин бывает крут!

Вспомнил свою разбойную молодость престарелый янычар и, подкараулив Булата, вонзил ему острый ятаган между ребер…

Вторым шел толмач, повторяя одно:

— Спаси, Господи!

На помосте стояла дубовая, иссеченная острой сталью колода. Старик молча снял ветхий кафтан, который многие годы был ему добрым другом, спасая его от наготы и холода. Тело у престарелого смертника было тощим, на груди — редкие седые волосы. Вдруг он поймал себя на мысли, что страшится своей наготы куда больше, чем предстоящей казни.

Палач, высокий и верткий, ждал аксакала, легко поигрывая тяжелой саблей. Вороненая сталь резала воздух — вжик, вжик.

Толпа ждала появления хана. Однако он запаздывал, и праздный казанский люд развлекал себя пустыми разговорами и с интересом следил за палачом.

Наконец двери ханского дворца отворились. Вышел Кулшериф, которого сопровождали эмиры, мурзы, уланы… Однако Сафа-Гирей так и не появился.

Всем захотелось посмотреть на Кулшерифа: передние восторженно пялились на него, другие падали на колени, а задние, встав на цыпочки, надеялись хоть одним глазком увидеть отца мусульман Казанского ханства.

Кулшериф, поддерживаемый эмирами, поднялся на помост и, не стесняясь соседства, остановился рядом с палачом. Теперь он был виден всем, и площадь замерла.

— Сегодня ночью великий казанский хан Сафа-Гирей умер, — негромко произнес сеид.

Однако его услышали в самых отдаленных концах двора, и тишину надорвала многотысячная толпа, едино выдохнув:

— Сафа-Гирей умер?!

— Хан умер!!

Тихо смахнул слезу в рукав старик-смертник. Опечалился палач. Хана не стало. Но когда вновь заговорил Кулшериф, напряжение улеглось.