— Не моя, — сказала Алина. — Квартирка не моя. Телекомпания для меня снимает. Я сама в Подмосковье живу. Вернее, прописана там.

Костов не знал особенностей Алины, в частности, ее неприязни к тем, кто затрагивает тему щек, но понял, что взяли они какой-то неверный тон, девушка настроена недружелюбно, и делу это, к сожалению, никак не поможет. Костова это вообще угнетало — необходимость попадать в тон с подозреваемыми, свидетелями, потерпевшими, в то время как с большим удовольствием он послал бы всех к черту. Иногда он так уставал от людей, что переставал следить за тоном (это бывало редко), и тогда КПД его допросов резко падал. Он сам это знал. Но было еще одно обстоятельство, напрягавшее в это солнечное утро Алину Сохову, — ей жутко, просто до отвращения не понравилась Надежда. Это Костов просек буквально через секунду, когда услышал натянутый ответ Алины про квартирку и поймал ее брезгливый взгляд, направленный на узорные чулки напарницы. «Женского разговора по душам не получится», — огорчился он. Задуманная тактика беседы летела в тартарары.

Поколебавшись секунду — куда пригласить, на кухню или в комнату, — Алина предложила им пройти на кухню. «В комнате не убрано, я вчера поздно приехала со съемки», — вежливо объяснила она. На кухне они втроем расположились вокруг стола.

— Алина Петровна, — начал Костов, с момента гибели Олега Лосского прошло два дня. Я думаю, у вас было время успокоиться, все вспомнить как следует. Скажите, о чем вы говорили с Олегом на площадке у лифта перед своим уходом?

— Не помню. — Алина наклонила голову, вертя в руке прядь волос. — Честно говоря, я тогда была в крепком подпитии… День рождения был все-таки…

— Но утверждают, что вы с ним ссорились. Вы даже кричали: «Предатель!» О чем это?

— Да, я помню, мы ссорились. Но из-за чего? Убейте — забыла. У нас так бывало: орем друг на друга, тарелками швыряемся, а на следующий день недоумеваем — с чего все пошло?

— Но ведь ссора произошла за полчаса-час до смерти Лосского. В этом свете все выглядит иначе — любая мелочь, любое невзначай брошенное слово… Неужели в памяти ничего не осталось?

— Вы не понимаете. Мы с Олегом мучили друг друга страстями, выяснениями отношений, сценами ревности, бесконечными объяснениями, накалом чувств. Мы в этом жили, нам казалось, что это и есть большая любовь. Понимаете, БОЛЬШАЯ любовь. Мы жить друг без друга не могли. Мы видеть не могли друг друга спокойно. У нас сердца начинали колотиться как бешеные при одном взгляде… Иногда мы еле удерживались от того, чтобы не упасть друг другу в объятия прямо там, где нас застигла встреча, — в коридоре «Останкино», в студии, в гостях, в кабинете у босса… А иногда и не удерживались. Знаете, где мы однажды занимались любовью? В ванне у Кечина. Мы по какому-то поводу завалились к нему на дачу — то ли праздник был, то ли дата у кого-то. Но пока вся компания гудела в гостиной, мы улизнули и искали укромное местечко — шкаф там, чердак или чулан… Долго искать мы были не в состоянии, у нас все внутри дрожало от нетерпения. И когда переступили порог ванной, на мне, кроме белья, уже ничего не осталось — Олег раздел меня на подходе… Мы не могли даже думать о том, что мои шмотки, разбросанные в коридоре, может кто-нибудь обнаружить из наших же. Впрочем, никто бы не удивился. Синяки от этой ванны у меня месяц не сходили с колен и локтей. А вы знаете, что в ванной эхо? Когда я вскрикнула, он осторожно зажал мне рот рукой и прошептал: «Тише кричи, золото мое! А то в гостиной услышат, иззавидуются!..» Я стала хохотать, Олег делал мне страшные глаза. На самом деле нам было плевать на гостиную… А в другой раз вот такая же яростная ссора, как тогда у лифта, у нас закончилась яростной любовью с царапаньем, укусами, засосами — такой, какой не было никогда ни до, ни после. Все случилось там же, где ссорились, — на кухне у Олежки дома… За секунду до этого я намеревалась развернуться и пнуть ногой входную дверь. А вместо этого стонала, прижатая к косяку, сползала вниз на пол, изнемогая, раздирая колготки, вдыхала аромат его лосьона для бритья и медленно сходила с ума… В самой большой компании мы чувствовали только друг друга, реагировали друг на друга — как будто больше никого на свете нет… Воздух вокруг нас словно загорался и начинал вибрировать, и тянуло нас друг к другу так, что, казалось, мы взаиморасплющимся…

Алина говорила медленно, заторможенно, голос ее дрожал, а глаза увлажнились. Она опустила голову, распущенные светлые волосы, как театральным занавесом, с двух сторон медленно закрыли лицо, шмыгнула носом. Костов и Надежда переглянулись. К такой исповедальности ни один из оперов не был готов. Но отреагировали они по-разному. Костов подумал, что несчастная девушка пока еще явно не в себе — иначе почему она так откровенно, как каким-нибудь психоаналитикам, расписывает свои отношения с возлюбленным им, незнакомым людям? Ему было немного неловко. Впрочем, пусть говорит — вдруг эти откровения подадут им идею, где и среди кого искать убийц Олега Лосского. Прозаичная Надежда же про себя думала: «На хрен нам эти ее излияния про то, в какой позиции они трахались с Лосским? Что нам это дает?» Она вопросительно взглянула на шефа — тот посмотрел в ответ очень серьезно, сосредоточенно. Надежда пожала плечами — вообще-то, подумала она, чистая потеря времени.

— Может быть, вы поссорились из-за Абдулова? — спросил Костов.

— Что? — очнулась Алина. — При чем тут Абдулов?

В ее голосе обозначились капризные и одновременно панические нотки.

— У нас нет никакого романа! Нет! Нет! — закричала Алина. — Это все вранье! У нас нет романа! Вы слышите? Нет!

Она стучала кулачком по столу в такт каждому слову, трясла блондинистой головой и, как заведенная, повторяла: «Нет! Нет! Нет!» «У нас нет романа, — убежденно думала честная Алина. — Разве то, что было у меня с Абдуловым, — роман? Это убожество! Это баловство! Это все, что угодно, только не любовь… Разве это измена? С этим потасканным Абдуловым? Да с ним только ленивый не трахался… Как можно всерьез говорить о «романе с Абдуловым»? Нет! Роман у меня был только с Олегом! И отстаньте все!» А вслух она твердила только истерическое безостановочное «Нет!».

Встревоженный Костов показал Надежде глазами — мол, дай девушке водички. Надежда нехотя отлипла от стула и полезла копаться в настенном шкафчике в поисках чашки. Но Алина, к удивлению оперов, сама совладала с собой. Она, положив ладонь на солнечное сплетение, несколько раз глубоко судорожно вздохнула, а потом затихла, дыша сосредоточенно и часто, глаза — отсутствующие, смотрят внутрь себя.

— Алина, — начал новый заход Костов, убедившись что девушка успокоилась, — а почему незадолго до своей смерти Олег составил завещание? Вы не знаете? Он что, предчувствовал смерть? Может быть, он делился с вами… Ему кто-то угрожал?

— Какое завещание? Какие угрозы? — с досадой сказала Алина. — Я ничего не знаю ни о каком завещании.

Она выглядела по-настоящему озадаченной и, похоже, ничуть не притворялась.

— Завещание, — пояснил Костов. — И между прочим, оно составлено целиком в вашу пользу…

— Что? — снова изумленно переспросила Алина.

Костову уже надоело все повторять ей по два раза. Он подавил в себе раздражение — неужели так трудно уяснить, что речь идет о завещании, которое Олег Лосский составил перед смертью в пользу Алины Соховой?

— Олег Лосский завещал свою квартиру, свой автомобиль «Феррари» и свои банковские вклады на сто тысяч долларов вам, Алина Петровна… — членораздельно проговорил Костов.

— Подождите. — Алина тряхнула головой. — Завещание… Но ведь это было не всерьез… Никто и не подумал… Неужели оно действует? Вы не шутите?

— Что значит «не всерьез»? — подхватил Костов, пока девушка не отказалась от собственных, по-видимому, невольно оброненных слов.

— Было завещание, — кивнула Алина. — Но появилось оно случайно довольно экзотическим способом, и — честное слово! — никто, даже сам Олег, не принял его всерьез. Непонятно говорю? В общем, однажды мы снимали для «Вызова времени» сюжет с президентом российского нотариального общества — неким Широковым. Сюжет о смысле нотариата, его проблемах и так далее. И в ходе съемки Олег придумал такую фишку — чтобы нотариус для телезрителей подробно объяснил и показал, как составлять разные подлежащие нотариальному оформлению документы. Ну, завещание, расписку… У нас там использовались заранее записанные сценки с актерами, которые разыгрывали те или иные житейские ситуации, в которых требуется участие нотариуса. Олег вызвался помогать Широкову, сыграл роль клиента. Словом, он перед камерой под руководством Широкова составил свое завещание, а тот все заверил — всякие там печати, штампы и прочее у нотариуса оказались с собой… Он еще сказал, что потом все надлежащим образом зарегистрирует в своих книгах или там реестрах, не знаю… Понимаете, я не думаю, что Олег долго и основательно все обдумывал, прежде чем заполнять документы в мою пользу… Все получилось спонтанно. Он, как и все остальные, — кроме, судя по всему, самого Широкова, — воспринял эту историю как игру. Я помню, мы тогда много хохотали… Олег как-то очень забавно, артистично расписался под документом и театральным жестом передал его нотариусу — мол, знай наших! И мы завещание писать умеем! Учитесь, дорогие телезрители! Он, кстати говоря, тогда же и проект расписки составил — дурацкой какой-то… Что-то о том, что он, Олег, дает деньги в долг, а какой-то его знакомый берет от него деньги в долг на полгода… Там была показавшаяся мне нелепой формулировка… э-э-э… «в долг эквивалент пяти тысяч долларов США», как будто у нас в России кому-то взбредет в голову расплачиваться какими-нибудь папуасскими долларами…