Я отворачиваюсь, собираясь убраться куда-нибудь подальше. Мне хочется подышать свежим воздухом, если бы я отыскал такое место. Внезапно я бросаю взгляд на соседний монитор: по офису в штаб-квартире эрудитов расхаживает нервная темноволосая женщина. Эвелин. Разумеется, они должны переключиться на нее.

Эвелин падает на колени. По-моему, она плачет, хотя я и не вижу, чтобы ее плечи тряслись. Через динамики раздается стук в дверь кабинета. Эвелин поднимается, приглаживает волосы, вытирает лицо и говорит:

– Войдите.

Появляется Тереза, повязка бесфракционников на ее рукаве перекошена.

– Сообщение от патрульных: они не нашли никаких его следов.

– Обалдеть! – восклицает Эвелин. – Я его изгоняю, а он еще в городе. Похоже, он мечтает досадить мне.

– Или он присоединился к верным, и они его укрывают, – предполагает Тереза, развалившись на одном из стульев.

Подошвами ботинок она елозит по бумагам, валяющимся на полу.

– Очевидно, – Эвелин упирается ладонью о подоконник, склоняется к оконному стеклу. – Спасибо за доклад.

– Мы его найдем, – с жаром говорит Тереза. – Никуда он от нас не спрячется. Я клянусь тебе, что мы его из-под земли достанем.

– Лучше бы он отсюда убрался, – отвечает Эвелин тонким детским голоском.

– Понимаю, – произносит Тереза.

Интересно, мама еще боится его? Я вот до сих пор боюсь. Он для меня – как ночной кошмар, всплывающий в памяти среди бела дня. В глубине души мы с матерью очень похожи.

Долго стою перед экраном, наблюдая за Эвелин. Ее пальцы подрагивают. Я чувствую себя карикатурной «золотой серединой» между отцом и матерью. Я одновременно вспыльчивый, импульсивный и отчаявшийся. И я потерял контроль над собой, над тем, во что я теперь превратился.

Дэвид назначил мне прием в своем кабинете. Вдруг он будет пенять мне за то, что я использовала его в качестве щита? А ведь я еще приставила пистолет к его голове и сказала, что мне наплевать будет ли он жить или умрет…

Зоя встречает меня в холле отеля и ведет через главный коридор. Потом мы сворачиваем в длинный и узкий проход с окнами с правой стороны, в которые видны самолеты, стоящие ровными рядами. Первый снег, предвестник зимы, тает, едва касаясь стекол. Я украдкой поглядываю на Зою. Но она, как всегда, энергичная и деловая. Словно и не было никакого нападения на Бюро.

– Он будет в инвалидной коляске, – предупреждает она меня. – И он не любит, когда его жалеют.

– Ясно, – отвечаю я, стараясь сдержать гнев, чтобы не вызвать у нее подозрений. – Он не первый и не последний человек, в которого попала пуля.

– Постоянно забываю, что ты видела гораздо больше насилия, чем мы, – говорит Зоя и предъявляет свой значок на очередном КПП.

Смотрю через стекло на охранников, – они вытянулись в струнку, лицом к нам, с оружием на плечах. Похоже, они могут простоять целый день, не шевелясь.

А я чувствую себя вялой, как будто эмоциональная боль измотала мои мышцы. Юрайя до сих пор в коме. А я все еще не в силах видеть Тобиаса, когда мы сталкиваемся в нашей комнате или столовой. В такие моменты я сразу вспоминаю осколки, разлетающиеся за спиной Юрайи. Не имею понятия, когда все вернется в обычную колею. Не уверена, что подобные раны можно исцелить.

Зоя и я минуем охранников, и кафельная плитка под ногами уступает место паркету. На стенах висят картины в золоченых рамах, перед входом в кабинет Дэвида – невысокая колонна и ваза с букетом цветов на ней. Мне делается неуютно, словно я в запачканной одежде. Зоя стучит в дверь, и изнутри доносится голос:

– Прошу!

Она приоткрывает мне створку, но сама внутрь не заходит. Кабинет Дэвида очень просторный. Здесь много книжных шкафов. Слева – стол с мониторами, а справа виднеется лаборатория с деревянной, а не металлической, как обычно, мебелью.

Дэвид сидит в инвалидной коляске, его ноги обмотаны жесткой тканью, – очевидно, чтобы кости правильно срослись. Он немного бледный. Хотя Дэвид пережил симуляцию сывороткой, ранение и смерть многих товарищей, но держится он бодро. Интересно, злые люди шифруются настолько умело, что их легко принять за хороших, достойных уважения?

– Трис, – он направляет коляску ко мне и сжимает мою руку в ладонях.

Я ее не вырываю, хотя мне, конечно, неприятно его прикосновение. Кожа у него – сухая, как бумага.

– Ты очень смелая, – продолжает он и выпускает меня. – Как ты?

– Бывало и хуже. А вы?

– Врачи уверены, что со временем я встану на ноги. У нас один медик изобрел какие-то замысловатые ортопедические устройства, вполне возможно, я первым испытаю их на себе, – усмехается он. – Подтолкни меня к столу, пожалуйста. Никак не научусь управлять этой штуковиной.