Сейчас ему нужно спешить. Все это время до него доходили слухи, что его полк движется через горы. Ему нужно туда, по его расчетам, он должен догнать свое подразделение.

В трапезной стало тихо, только мерцала карбидная лампа. Монахини молчали, пораженные историей солдата. Никогда им не приходилось слышать, чтобы белый мужчина проявлял такую заботу о туземке.

Как видно, он и вправду ее любил.

Солдат понимал, что за долгое отсутствие его ждет наказание, ведь ему дали всего несколько дней отпуска. Всем казалось естественным, что он оставит ребенка в родном селении женщины – такие «ньяи-дети» имелись едва ли не в каждой деревне архипелага. Но ведь это его ребенок, мужчина сделал паузу. И он будет опекать его, как бы тому ни удивлялись окружающие. Он не знает, почему так получилось, но это так! Монахини молча переглядывались. Солдат колониальной армии, пробирающийся через джунгли с ребенком туземки, – такого они еще не слышали. Мужчина утер лоб грязной ладонью и продолжил.

Собственно, он не знает, как долго плутал в джунглях, потому что давно потерял счет времени. Так бывает с теми, кто надолго задерживается в деревнях туземцев. Тем не менее ему удалось отыскать святую обитель. Солдат долго бродил вдоль серо-белой стены. Сердце подсказывало ему, что за ней живут добрые женщины. И теперь он хочет препоручить им свою дочь. Девочка должна быть воспитана христианкой и обучена грамоте. Он обещает посылать несколько флоринов с каждого своего жалованья на ее содержание, а когда придет время, заберет ее.

Молодой человек откинулся на стену, оглядывая сестер голубыми глазами. Он слишком устал. Но прежде чем они успели его о чем-либо спросить – например, о том, что сталось с его брюками, – дверь открылась, и сама повариха внесла в трапезную блюдо с горячим рисом и овощами и воду.

Солдат набросился на пищу с жадностью голодного зверя, не замечая ни стоявших вокруг сестер, ни поварихи и ее джонгос, ни других слуг. Расправившись с ужином, он изъявил желание помыться и лечь спать. Не имеет значения, есть ли у них лишняя кровать, добавил он. Он готов лечь на голой земле.

Однако сестры отвели гостя в меблированную комнату, которая в ту ночь оказалась пустой. Даже местные злые духи, видно, покинули ее, потому что солдат тут же провалился в глубокий сон без сновидений. А когда он проснулся, огненный глаз солнца уже высоко стоял над окружающими город лесистыми горами.

Так говорили. И еще что он был уроженцем Фризских островов, напоминающих брошенную возле нидерландского побережья нитку жемчуга. В этом пункте сестры могли ослышаться или чего-то недопонять. Но несомненно одно: девочка, которую принес в монастырь солдат, выросла в ту самую женщину, чье изображение было на бабушкиной фарфоровой чашке.

Утром молодой человек опять взял на руки дочь и стал носить ее по двору. Он что-то говорил ей, и она как будто понимала, потому что в ответ смеялась и казалась веселей, чем вчера. Наконец солдат опустился на скамью под варингиновым деревом, посадил девочку на колени и огляделся. У больничных ворот, как всегда, сидели и полулежали туземцы. От корпуса к корпусу сновали сестры в струящихся белых одеяниях. Время от времени с улицы заходили торговцы с огромными корзинами на пружинящих бамбуковых шестах. Они приносили рамбутан и папайю, инжир, яйца и овощи. И кухарка, присев на корточки, долго перебирала зелень и тыкала пальцами плоды, прежде чем назвать свою цену.

Джонгос-садовник подрезал широким ножом растения, которых не должно быть в саду. Время от времени он поворачивал улыбающееся лицо в сторону «оранг бланда» [39] , что сидел на скамейке.

За воротами скрипели телеги и раздавались пронзительные голоса. Пахло листвой, дымом и речным илом, потому что время года стояло засушливое. Ребенок прислонился головой к голой груди солдата. Так они и сидели – молодой человек из города Аккрум и девочка.

Вскоре она сощурила глаза, словно улыбнувшись солнцу, и крепко уснула.

Ей снилось, как они с отцом пробирались сквозь лес, такой дремучий, что солнечный свет почти не доходил до земли. Одной рукой отец держал ее, а в другой сжимал широкий нож, которым срезал лианы и воздушные корни, скрывавшие от глаз и без того едва видимую тропу. Его кожа была горячей и влажной. Иногда отец напевал бесконечную песню без слов, мелодия которой то монотонно шла вверх, то опускалась. Недавно он похоронил любимую женщину и теперь казался потерянным.

Время от времени он замолкал. В глазах девочки мелькали цветные пятна – темно-коричневые пустоты в провалах между корней, поверх которых плавали светло-зеленые блики пронизанных солнцем листьев. Во сне она чувствовала влажное тепло отцовского тела.

Лучи ложились белыми, голубыми, изумрудными полосами, напоминавшими отраженные в воде огни уличных фонарей. Они струились вверх, придавая полянам сходство с высокими залами, в глубине которых воздух мерцал фиолетовым.

А мужчина все шел и шел, прижимая к себе ребенка.

В изумрудных зарослях алели цветы, чернели, отливая синим, какие-то плоды. Зеленый свет просачивался всюду, в воздухе плыли зеленые волны, пронизывая тело девочки, заполняя ее глаза и уши, так что она уже не отделяла себя от зелени. И с каждым шагом они все дальше углублялись в джунгли.