После войны за независимость, когда голландские родственники, пережив годы японского плена, вернулись в Европу, чтобы каждое лето собирать яблоки в Эльхольмсвике, Абель снова вспомнил о своих индонезийских аферах. На его запросы и письма никто не отвечал. А потом в газетах стали появляться объявления о национализации голландской собственности в Индонезии, и он перестал интересоваться судьбой своего имущества.

Образ его поблек, выветрился из памяти, как призрак другой жизни. Но сейчас, на веранде мефрау Неллье, пахнущей цветами и угольным дымом, под оживленное пикколо сверчков, история дедушки Абеля ожила снова. Си вспомнила его переписку и многочисленные телефонные разговоры с банками и инвестиционными компаниями – тщетные попытки установить контакт с Сурабаей.

В семье их никто не воспринимал всерьез.

Вероятно, даже бабушка, хотя ей как никому другому было известно, как все обстояло на самом деле.

Один раз дедушка заговорил об этом при мне. Это случилось уже после их с бабушкой переезда в стокгольмскую «двушку». Дедушка лежал на больничной койке в белой пижаме. Он сказал, что хотел оставить детям и внукам много денег и золота, но ответа из Сурабаи так и не дождался. Тогда я пристроилась в постели рядом и обняла его. Я пообещала дедушке, что, когда стану большой, обязательно съезжу в Сурабаю и наведу справки.

– Только не беспокойся.

В ответ дедушка Абель погладил меня по волосам. Мне запомнился исходивший от него приятный запах.

И получилось, что я сдержала слово, хоть и не без помощи Си. Она нервничала, потому что понимала, что надо что-то делать. Мы долго спорили, что именно. В конце концов я пришла к выводу, что нужно оставить все как есть.

Потому что все это мечта, мираж, бред сумасшедшего. Этой нищей стране с множеством проблем не хватало только наших претензий на недвижимость. В ответ мефрау Неллье рассмеялась. Кое-кто из этих нищих очень обрадуется дому Абеля, если мы от него отступимся, сказала она.

Трудно было с ней не согласиться.

Так мы с Си оказались в адвокатском бюро в Джакарте, в офисе с уютно гудящими у потолка вентиляторами.

На окраинах города мы видели хижины, сооруженные из досок, металлических отходов и прочего строительного мусора, кое-как склеенного красной глиной. Такие трущобы простирались на многие километры. А в центре, вокруг взметнувшегося в голубое небо монумента свободы, громоздились небоскребы, административные здания из стекла и бетона и комфортабельные отели.

Мы с Си остановились в гостинице, располагавшейся в одном из переулков в стороне от центра, где пахло камфорой и старыми коврами. Нашими соседями оказались несколько мужчин, занимавшихся вырубкой муссонных лесов на Борнео, в основном рабочие японских и американских компаний. Однако жила там и дама. Номер, который она занимала, располагался по соседству с нашим, и попасть в него можно было через выходившую на задний двор открытую галерею, с которой и ее, и наша комната прекрасно просматривались.

Она редко спускалась к завтраку, но каждый раз, когда мы звонили кому-нибудь с телефона на регистрационной стойке, женщина непременно оказывалась в холле и улыбалась нам.

Удивительным образом дама была в курсе всех наших визитов. Потому что кого бы мы ни навещали – находившегося под домашним арестом писателя, художника, много лет проведшего в тюрьме, или бывшего генерала времен Сукарно [37] , – все они оказывались или ее приятелями, или дальними родственниками ее мужа. Это была красивая женщина средних лет, со вкусом одетая индонезийка с черным узлом волос на затылке.

Сама она часто принимала гостей у себя в номере.

В основном мужчин в элегантных костюмах или военной форме. Мы видели их через окно со стороны галереи. Иногда они сидели на ее кровати, склонившись над какими-то бумагами, или о чем-то беседовали. Случалось, заметив нас, дама махала нам рукой. Не желая привлекать к себе лишнего внимания, мы прекратили звонить из отеля.

Одного из гостей нашей соседки я запомнила, он наведывался к ней постоянно. Не похоже, чтобы они были любовниками.

Как-то раз он разглядывал нас с галереи, спрятав глаза за темными стеклами очков. Он стоял, опершись на перила, неподвижный, как каменное изваяние. Нам это показалось странным: ведь наша красивая соседка всегда наблюдала за нами, когда мы проходили в свой номер.

Иногда, возвращаясь вечером в гостиницу, мы сталкивались с ней в коридоре, и дама интересовалась, приятно ли мы провели время в компании ее друга или родственника ее мужа. Она носила платья из блестящих темных тканей, с декольте достаточно глубоким, чтобы продемонстрировать стройную шею и гладкую кожу.