— А с такой, что Сам в гневе великом! Вырывает деревья он с корнем и каменья швыряет тяжкие, и недобрый час тому, кого повстречает он ныне!

— Кто это Сам?— спросил Ши практически одновременно с Бродским, который поинтересовался:

— А ты-то кто такой будешь?

Возница осадил лошадей с выражением искреннего изумления на лице.

— Я Лойг, сын Риангабара, а кто же иной Самим быть может, кроме Пса Ульстерского, Славы Ирландии, Кухулина могучего? Убил он недавно сына своего единственного и впал потому в великую ярость. Ара! Крушит ныне он весь этот край обитаемой, а вас, фоморов, завидев, еще пуще взъярится!

Возница щелкнул кнутом, и едва только лошади перевалили за вершину холма, как небо запятнала туча комьев земли. Там, откуда прибыла колесница, над горизонтом на мгновение взлетело приличных размеров дерево с болтающимися корнями.

— Двигаем отсюда! — твердо сказал Ши, хватая Бельфебу за руку и устремляясь вниз по склону вслед за колесницей.

— Эй! — крикнул Бродский, без особой охоты пристраиваясь в хвост процессии.— Давайте лучше вернемся и закорешимся с этим парнем. Это же герой номер один в Ирландии!

От земли отскочил еще один камень, а совсем неподалеку послышался невнятный рев.

— Я про него слышал,— заверил Ши,— и если тебе так хочется, можем при случае к нему заскочить, но, по-моему, сейчас не совсем подходящее время для визитов. Мне кажется, в данный момент он настроен не слишком общительно.

Бельфеба на ходу поинтересовалась:

— Именовал ты его героем, и при этом сына он своего умертвил. Как быть такое может?

Бродский, пыхтя, отозвался:

— Просто запутка получилась. У этого Кухулина как-то была подружка — Айфе ее звали. Короче, она залетела, а он возьми да и дай ей отставку, ясно? И когда малыш подрос, она послала его к Кухулину, наложив на него гейс...

— Минуточку,— перебила Бельфеба,— Что это за гейс такой?

— Табу,— подсказал Ши.

— Да никакое там твое табу и рядом не лежало! Бери выше — натуральное колдовство! — горячо уточнил Бродский.— Когда на тебя наложен гейс, ты и пальцем о палец не смеешь стукнуть, даже когда совсем задницу припечет. Так вот, как я уже говорил, на этого пацана, звали его Конла, наклали такой гейс, чтоб он никому не кололся, как его звать и кто его папа. И когда Айфе послала его к Кухулину, тот вызвал мальчишку на бой и без всяких яких его замочил. В общем, нехорошо вышло.

— И впрямь печальна сия история,— согласилась Бельфеба,— Откуда ж столь умудрился ты в материях подобных, мастер Пит? Иль одной вы с ним расы?

— Как бы мне этого ни хотелось, но увы! — честно признался Бродский,— На моей службе это было бы мне только в жилу. Но раз не судьба, я решил зайти с другого боку, ясно? Буду, думаю, долбить все эти ирландские премудрости до тех пор, пока не стану сечь в них почище самих ирландцев. Вот кой-чего и поднабрался, поняла?

Они уже порядочно спустились вниз по склону, путаясь ногами в высокой траве и постепенно приближаясь к безмятежно пасущейся овечьей отаре.

Бельфеба заметила:

— Очень надеюсь я, что люди недалёко. Не то без кормежки протянем мы ножки!

— Не парься,— отозвался Бродский,— это ж Ирландия, лучшая страна в мире. Если у тебя живот подвело, а под боком овцы, выбирай любую, режь, жарь, и всех делов. Все на халяву — у них тут так принято.

— Нету у нас ни ножа, ни огня,— возразила Бельфеба.

— По-моему, огонь мы запросто добудем при помощи кусочка кремня и какой-нибудь железки, которых у нас и на нас полным-полно,— сказал Ши.— А если забьем овцу и разведем костер, зуб даю, что в самом скором времени подгребет и кто-нибудь с ножом, чтобы разделить с нами ужин. Во всяком случае, попробовать стоит.

Подойдя к большому дереву, он подобрал длинный и тяжелый сухой сук, валявшийся у его подножия. Наступив ногой и поднатужившись, он разломил его на две более-менее одинаковые половины, одну из которых вручил Бродскому. Получившиеся дубины на вид особого доверия не внушали, но при отсутствии инструмента рассчитывать на что-то получше не приходилось.

— А теперь,— объявил Ши,— если мы спрячемся вон за тем валуном, а Бельфеба обежит кругом и погонит стадо на нас...

— Уж не вздумали ли вы угнать овец наших, дорогуши? — послышался тут низкий мужской голос.

Ши огляделся. Словно откуда-то ниоткуда вдруг возникла некая компания, с высоты склона с самым что ни есть угрожающим видом разглядывающая путешественников. Всего их было пятеро, в килтах и в узких штанах, которые обычно носят горцы, а также накидках из оленьих и волчьих шкур, застегнутых у подбородка,— один с окованной медью дубиной, другой с громоздкого вида мечом, а остальные трое с копьями.

Не успел Ши хоть что-нибудь ответить, как тот, что с дубиной, продолжал:

— Мыслится мне, что головы мужей неплохо смотреться будут в зале нашей общей. Девы же касаемо, то чур я первый!