Голова налилась свинцом, и сквозь него с натугой всплыло "оптимальная дистанция съемки от трех до десяти метров".

Или это я и моя паранойя?

Словно отвечая на этот вопрос, рука девушки чуть двинулась, доворачивая переднюю поверхность сумки точно в мою сторону, а сама она посмотрела сквозь меня расфокусированным взглядом.

"Твою бога-душу-мать!" - взвыл я мысленно.

В висках тугим набатом ударил пульс.

Так, наверное, почувствовал себя профессор Плейшнер, когда понял, какую подлую шутку сыграл с ним пьяный воздух свободы.

Еще не пришло осознание последствий, а сердце уже пропустило удар, как будто под ногами проломился стеклянный мост.

Ты еще не начал падать, но уже подробно изучил насмешливо щерящиеся внизу глыбы.

Тело еще не познало их твердь, а уже пришла боль.

Я еще сильнее наклонил голову и сделал два быстрых размашистых шага навстречу. Сильный толчок, и я, широко раскинув руки, заскользил по ледяной катушке. Девушка дернула сумочкой, но было уже поздно: я проехал мимо, в пол-оборота от нее, при этом зажатая в левой руке книга удачно прикрывала лицо.

Ледовая полоса закончилась, я коротко пробежался и заскользил по следующей, чуть развернувшись для контроля происходящего позади.

Оперативница, теперь я был в этом уверен почти на сто процентов, в задумчивости притормозила было шаг, однако потом что-то чуть слышно коротко хрюкнуло (рация!
– узнал я), и она продолжила движение.

Сошел с последней катушки и на ватных ногах побрел дальше, изо всех сил стараясь не изменить скорость ходьбы.

– Ну что, наигрался в Джеймс Бонда?
– глумливо вопросил внутренний голос, - не в свои сани не садись. Это высшая лига, сынок. Готовь мыльно-рыльные, через неделю придут.

Идиот. И это я себя не оскорбляю, это я себя называю. Мальчишка. Так тебе и надо.

Я прислушался к звукам за спиной. Машина едет по карману? Будут брать? Уже все?!

Зазнобило и подвздошье налилось дурнотой.

Мимо неторопливо проехал серенький "Москвич". Я засунул нос в шарф поглубже. Благословенна метель, позволяющая мотивировано прикрывать лицо! Машина вывернула на проспект и затерялась в потоке оранжевых огоньков.

Свернул во двор, колоссальным усилием воли преодолев соблазн обернуться. Рано контролироваться, да и бесполезно пока.

"Что, что делать?! Изымать письмо? Поджигать ящик?" - в голове мысленно зашелестела страницами "Поваренная книга анархиста".
– "Так, как изготовить запальный желатин... Первичные формы динамита... Пикриновая кислота... Аллё, пацан, вернись на землю!"

"Что делать, что делать..." - выдохнул я, - "да ничего уже делать не надо. Поздняк метаться. Проверяйся и едь домой".

Тот же день, поздний вечер.

Ленинград, Измайловский проспект

– Мам, - я устало опустился на табуретку и сонно потер глаз, а затем, совершенно неожиданно для себя, широко зевнул. Спать. Упасть под одеяло, свернуться в рульку, забыть обо всем и спать... Но сначала надо завершить этот день.

– Что, Дюш?
– мама продолжила перебирать гречу, вытаскивая из насыпанной на стол кучки сор и шелуху. Мусора набралось уже прилично, со жменьку, но и крупа уже почти вся пересыпана в кастрюльку на коленях.

– Вот, - я торжественно положил на стол стопку разномастных купюр.
– Мой первый заработок, сто двадцать рублей. Джинсы продал через комиссионку, вот квитанция, - поверх денег легла помятая бумажка с печатью.

– Ох, - мама отставила кастрюльку и странно посмотрела на меня. Чего было в этом взгляде больше, гордости или озабоченности, я не разобрал.
– Ох, Дюш...

Она притянула меня к себе и два раза быстро чмокнула куда-то над бровью, а потом ласково потрепала волосы на затылке. Это бесхитростное действие возымело неожиданный эффект - из моей головы разом выдуло накопленную за день тревогу и усталость.

Мама подхватилась и унеслась хвастать в большую комнату, а я обмяк, положив голову на согнутый локоть. Отрешился от летящих из глубины квартиры победных ноток маминой реляции и просто смотрел на улицу. Там, на крыше дома напротив, хулиганил ветер, раз за разом сталкивая с карниза снег, и тот клубился мохнатыми хлопьями, то закручиваясь волнами, то рывком улетая вдаль.

– Ну-ка, ну-ка, - на лопатку легла папина ладонь, - давай, докладывай. Ты это что, в спекулянты решил заделаться?

Голос был ироничен. Я с трудом вышел из медитации и развернулся на стуле. Ну да, настроение у папы игриво-приподнятое, а из-за его плеча, приподнявшись на цыпочки, весело подмигивает мама.

– Но-но...
– помахал я пальцем, - спекуляция - это перепродажа готовых изделий или после внесения в них незначительных переделок. А я же занимаюсь глубокой творческой переработкой исходных материалов. Это, папа, называется кустарным промыслом!