Точку в размышлениях поставил Твилл. Он молча сложил и убрал сухую сменную одежду, в которую Рольван так и не успел переодеться, подхватил сумки на плечи и направился к дверям.

– Эй, Твилл, мы ведь еще ничего не решили! – окликнул его Торис.

– Когда решите, кони будут оседланы, – ответил слуга, выходя.

Так и вышло, что темнота застала трех всадников скачущими по дороге на юг. Дождь перестал, и темнота казалась белесой от поднявшегося тумана. Лес обступал дорогу глухой непроглядной стеной. Сова, спрятавшись в ветвях, провожала их долгими насмешливыми криками – птица обмана и предательства, потерявшая когда-то, если верить легендам, человеческий облик в наказание за свою неверность. Демоны, пришедшие из тех же древних сказок, что и изменница-сова, скалились им вслед из темноты. Ждали своего часа.

Когда восток окрасился алым и сразу, как по команде, навалилась усталость, остановились – дать краткий отдых себе и лошадям. Несколько часов чуткой дремоты в десяти шагах от дороги, и снова в путь. Долго такую гонку не выдержать ни людям, ни коням, но Рольван знал, что долго и не придется. В нем будто проснулось чутье, как у гончей собаки, которая, еще не видя зверя, чувствует его присутствие, предугадывает его рывки и знает, что осталось немного. Теперь он был уверен, что Гвейр не свернул с дороги и уже не свернет, не сможет уйти от своей судьбы, от возмездия, которое заслужил. В ножнах звенел и пел меч.

Погода улучшилась, и целый день, подгоняя коней, они согревались и обсыхали в теплых солнечных лучах. Все время всматривались вперед, каждый миг ожидая увидеть на горизонте двух всадников, но повстречали лишь несколько крестьянских подвод да пастуха, перегонявшего через дорогу ленивое стадо пестрых коров. Дважды видели возле ручьев отпечатки подков двух лошадей и один раз те же самые отпечатки на тропе, уводящей прочь от дороги вдоль узкой лесной прогалины. Кроме них, по тропе долгое время никто не ездил, и следы во влажной земле были видны отчетливо. Гвейр со своим спутником проехали здесь, но вскоре тем же путем вернулись на дорогу. Немного подумав, Рольван свернул на тропу.

То, что сперва показалось естественной прогалиной, в действительности было скорее просекой, сделанной давным-давно и уже порядком заросшей. Дубовая поросль, окруженная зеленеющими зарослями терновника и жимолости, густела по обе стороны тропы, которая вскоре изогнулась вокруг лесистого холма и вывела к озеру, похожему на небольшую круглую чашу. Посередине озера высился остров – десяток шагов каменистой земли и один-единственный стоячий камень. Гвейр со спутником были здесь: судя по следам, один из них спешился и ждал на берегу, пока другой побывал на острове и вернулся обратно.

– Что они там забыли? – спросил Торис.

Рольван покачал головой:

– Не знаю.

– Похоже, здесь было капище.

– Было и есть, иначе тропа давно бы заросла.

– Дрейвы?

– Или местные крестьяне.

– А Гвейру вдруг приспичило помолиться? – Торис сплюнул на землю. – Поехали или как? Ты же не собираешься туда?

– Не знаю, – повторил Рольван.

Им снова овладело странное чувство близости с теми, кого он преследовал. Не праздное любопытство привело их сюда – нет, они искали что-то, и надеялись, и боялись здесь это найти. Отчего-то Рольван знал: чем бы ни была эта вещь, здесь ее не оказалось. Поколебавшись немного, он направил коня в воду.

– Ждите здесь, – бросил он через плечо.

Озеро оказалось неглубоким, у самого острова вода едва намочила лошадиные колени. Мокрые камни хрустнули под копытами, когда конь выбрался на берег, но тут же мертвая тишина святилища подавила все звуки.

Каменный исполин возвышался над головою, сужаясь кверху, словно заостренный клык. Его тень накрывала плоскую каменную плиту с углублением посередине и выбитым рисунком из трех расходящихся в разные стороны изогнутых лучей – знаком дрейвов. Расклеванные птицами остатки хлеба и темный след в углублении лучше всяких слов подтверждали, что святилище не заброшено.

Монах недовольно дернулся, отступил подальше от стылой тени камня. Его ноздри расширялись, словно обоняли запах, незаметный человеку и тревожащий лошадь. Рольван чувствовал себя так, как будто забрался через окно в чужой дом, и хозяин уже готов крикнуть стражу. Он поднял руку, но священного знака сотворить не смог. Язык прилип к небу. Мрачная тяжесть камня нависла над ним, грозя раздавить.

«Отец!» – взмолился Рольван мысленно. И епископ в его памяти улыбнулся с ласковой укоризной: «Что ты здесь делаешь, сын?»