– Мне не все равно, но… То есть… – Рольван вздохнул. Всегда ли он так глуп и беспомощен, или сегодня просто неудачный день? – Ты не подумал, что твоей сестре это не очень-то понравится?

– Ей не понравится, но мне придется ее уговорить. Что-то подсказывает мне, что там, куда она собралась идти, одного моего меча будет мало.

Рольван опустил голову. Одно дело гнаться за врагом и убийцей, подогревая в себе гнев, разжигая священную ненависть, настичь его и покарать на месте. Совсем другое – убить своего прежнего друга, с которым только что сражались бок о бок и победили. Того, чьи поступки теперь, когда он знает всю правду, можно и понять, и объяснить. Видит бог, окажись на его месте Рольван, разве не делал бы он того же, что и Гвейр, не мстил бы любым способом обидчикам своей сестры?

Ненависть остыла, остались обида и боль, но их было недостаточно, чтобы желать Гвейру смерти. Отступиться же Рольван не мог – вернуться в Эбрак и предстать перед тидиром, сказать ему, что настиг убийцу и отпустил? Это невозможно.

Он обнаружил себя в тупике и подумал, что единственный выход – принять предложение Гвейра. По крайней мере, у него будет время решить, что делать потом, в случае, если они оба доживут до конца похода. Если же не доживут… так тому и быть. Он положится на суд божий.

– Хорошо, – сказал Рольван. – Я согласен.

«Ей не понравится» – это оказалось очень мягко сказано. Игре шипела, как разъяренная кошка и ругалась, как последний мастеровой. Гвейр безропотно выслушал ее упреки, ничем не возразил, когда сестра заявила ему, что он ее ненавидит, раз готов мириться с убийцей и насильником – Рольван сжал зубы и не стал переспрашивать, кого именно он изнасиловал и когда. Гвейр молчал, и это, видимо, было наилучшей тактикой, потому и Рольван решил пока следовать его примеру. Пока. Позже, если действительно придется остаться в их компании, он не станет терпеть оскорблений этой языкастой дрейвки. Ни за что. Гвейр может верить, будто темное колдовство дает ей власть командовать мужчинами и воинами, но с Рольваном у нее ничего не выйдет.

Выдохшись наконец, она замолчала. Ее волосы были мокрыми после купания в ручье, щеки горели гневным румянцем. В глазах плясали оранжевые огоньки от костра, который первым делом развел Гвейр. Если смотреть на них, делалось не по себе и мерещился волчий оскал. Рольван отводил взгляд. Сама Игре даже и не смотрела в его сторону, как будто Рольвана тут не было и речь шла вовсе не о нем.

Гвейр сказал спокойно и убедительно:

– Я готов принять помощь от любого, лишь бы оказаться полезным тебе, сестра. У нас с Рольваном есть нерешенные дела, из-за которых нам некоторое время придется не терять друг друга из виду. Думаю, нам всем троим это одинаково неприятно, но разве не ты говорила, что должна справиться любой ценой?

– Обойдусь без такой цены! – взвилась она снова, но Гвейр быстро притянул ее к себе и обнял.

– Тсс, девчонка. Ты обещала ко мне прислушиваться.

– Только иногда! – возразила она, тщетно пытаясь вырваться.

Гвейр погладил ее по волосам.

– Сейчас как раз «иногда», Игре. Хватит спорить.

Она наконец высвободилась из его рук и глядела теперь исподлобья – ощетиненный дикий звереныш, только и ждущий момента, чтобы вцепится в палец. Ее ненависть, казалось, можно было потрогать руками, так она была сильна. Рольван вздохнул и пожалел, что не сбежал сегодня по дороге.

Но вот Игре встряхнулась, как будто решила что-то для себя. Не обращая больше внимания на мужчин, склонилась на кучей заготовленных для костра веток. Вытащила одну, затем другую, каждый раз придирчиво их осматривая и выбрасывая. Потом, выбрав толстый и длинный дубовый сук, положила его одним концом в костер. Замерла, глядя, как огненные языки жадно обвиваются вокруг новой добычи. Губы ее шевелились.

По этому беззвучному шепоту, по торжественному молчанию Гвейра, по собственному внезапному страху Рольван догадался, что на его глазах второй раз за сегодняшний день происходит колдовство. А он, Рольван Кронан, приемный сын его святейшества епископа Кронана, не шибко праведный, но все-таки ни разу до сего дня не осквернивший себя отступничеством, ничего не предпринимает, чтобы этому колдовству помешать. Ледяные струйки пота побежали по его плечам. Рольван шевельнул рукой, но совершить знамения не смог. Холод сковал его, заморозил до костей.

Игре вытащила пылающую ветку из огня. Держа ее прямо перед собой, медленно пошла вокруг прогалины, рисуя своим факелом огненные знаки в воздухе. До оставшихся у костра донеслось ее негромкое пение. Рольван понимал отдельные слова, но смысл ускользал от него. Гвейр поворачивал голову, провожая ее взглядом, и Рольван тоже, как ни старался, не мог отвести глаз от этой огненной точки в ночной темноте.

Ему вспомнился, вроде бы совсем не к месту, другой огонек – толстой свечи в потной от страха руке мальчишки по имени Рольван. Тогда он не получил еще своего второго имени, обозначавшего усыновление. В подземелье под жилым зданием обители вела узкая лестница. Дрожащий от дыхания огонек освещал ступеньку, на которую сейчас ставить ногу и чуть-чуть – следующую за ней. Остальное поглощала влажная пугающая темнота. Там, внизу, где даже самым жарким летом приходилось ежиться и кутаться в тонкую, почти не греющую тунику послушника, в тесных одинаковых кельях, часто целыми днями и ночами напролет молились и размышляли самые истовые из служителей божьих. В одной из таких келий молодой священник по имени Кронан терпеливо дожидался, когда ему наконец принесут книги, за которыми он послал уже добрый час назад. Эти книги мальчик изо всех сил прижимал к своему боку левой рукой. Правой же держал перед собой свечу и, думая, что ему не может быть страшно, ведь он следует за светом, делал следующий шаг.

Совершив полный круг, Игре вернулась обратно. Холод отступил, Рольван опять мог свободно дышать. Только песня, тихая и протяжная, казалось, еще продолжала звучать в воздухе.

– Из круга не выходить, – приказным голосом сообщила Игре. – Призраков здесь нет, но могут появиться. Внутрь они не зайдут, пока горит огонь, для них это наш дом. Если попадетесь им снаружи, станете такими же, как те.

– Что ты с ними сделала, Игре? – осторожно спросил ее Гвейр. – Там, на тропе, отчего они вдруг все умерли?