— Эти, что ли? — Иван Иванович показал фотопортреты Папы Юли и Кузьмакова.

Дорошенко увозили из дома Дарьи Семеновны со всеми осторожностями: на шахтной машине «скорой помощи». Дело для поселка обычное. В доме Дрониной оставили засаду. «Приехали к женщине два брата ее покойного мужа». Еще двое дожидались в скрытой засаде. Папа Юля обещал «пригнать колеса». Но надежды, что он явится после происшествия с Дорошенко, было немного: Иван Иванович не сомневался, что Жора-Артист должен был где-то встретить Папу Юлю, предупредить, что все тихо. Когда? Где? Словом, ждать у моря погоды не приходилось, нужно было налаживать активный поиск.

Дорошенко прекрасно понимал, что такое фотопортрет по описанию свидетелей — это значит: розыск на верном пути в своих поисках. Остальное — дело времени. Разойдется фотопортрет в тысячах экземпляров по стране, вывесят в людном месте плакаты с твоим изображением, сориентируют всю милицию, общественных инспекторов и других активистов. И, считай, Вася, амба — кто-то где-то увидит, обратит внимание...

Поэтому, увидев фотопортрет бородатого, смурного мужика, Дорошенко невольно поежился, будто вышел в рубашке на осенний мокрый холод. Желания хорохориться, подразнить «глупых» работников розыска у него явно поубавилось.

— Ну что, Егор Анатольевич, поможешь? — спросил Строкун, кивнув на фотопортреты, которые держал Иван Иванович.

Дорошенко долго думал, вздыхал. Морщился от боли, все старался сесть на стуле чуть откинувшись, дать простор вздувшейся после вчерашней пьянки печени.

— Гражданин полковник, Жора-Артист — вор в законе. Его знает весь блатной мир от Донбасса до Магадана. Я уважаемый человек! А сдам вам кореша — кем стану? Сексотом! Поверьте, гражданин полковник, хочу завязать, но закладывать никого не стану. Не могу! Вам не понять! У меня — своя гордость. Воровская. Ею и живу. А сдам кореша — повешусь от обиды. О себе — повинюсь вчистую. Сколько Жоре-Артисту осталось жить с дырявой-то печенкой? Про меня можно романы писать, да никто не знает доподлинно моей жизни. Пусть хоть в протоколах останется. Но с кем был — квакать не стану. Один! Вы мне доводы, а я — свое! Вы мне свидетеля, а я буду ерепениться, мол, один на льдине. Хотите, чтоб состоялся разговор, тогда только обо мне. Я теперь ваш — вам от меня, мне от вас деться некуда.

— Наш — это точно, — согласился Строкун. — Врача мы тебе вызовем. Сегодня же. — Он обратился к Ивану Ивановичу: — Товарищ майор, побеспокойтесь. Видите, Егора Анатольевича крутит, будто роженицу на сносях. — Он извлек из кармана блокнот, что-то написал. Вырвал листок и передал Ивану Ивановичу. Иван Иванович взял записку и направился в кабинет к начальнику ИВС.

Он вспомнил слова Дорошенко, который отказался помочь розыску выйти на Папу Юлю и Кузьмакова: «У меня своя гордость, воровская».

По убеждению Ивана Ивановича, преступником становится, как правило, далеко не случайный человек. Ну, бывает: родители недоглядели, школа отмахнулась, и парнишка связался, как принято говорить, с дурной компанией. А тут еще ложная романтика «сильной личности», честолюбивая надежда возвыситься над сверстниками. Но вот приходит протрезвление. Вначале страх: «Поймали!» Потом парнишка преодолевает длинную полосу превратностей — следствие. И каждая встреча со следователем, с потерпевшими (ограбленными им, обиженными), с родителями, которых на десять лет состарило отчаяние и угрызение совести (если она, конечно, есть), превращает жизнь в тягчайшее наказание. Виновный умирает от позора, проклинает себя за молодечество, которое привело его на скамью подсудимых.

Затем — суд. В зале сверстники, соседи, учителя, плачущая мать, хмурый отец... Перевоспитание начинается с этого момента (если оно все-таки начинается). А заключение — лишь завершающий этап. Но неспроста на воровском жаргоне тюрьма называется «университетом».

...Университет жизни. Только какой? Кто там преподает? Какие дисциплины читает? Какую методику применяет?

В таком «университете» есть северный полюс и южный. Оба к себе тянут, привораживают, заставляют, иначе говоря — воздействуют!

В «зоне» идет постоянная, ежедневная, ежеминутная схватка за человеческие души. Всему черному, мерзкому, преступному, что порою превращает человека в скотину, противостоит гуманное, доброе, вечное...

Но всегда ли мы выигрываем схватку? Статистика в определении этого показателя порою чисто формальная. К примеру, лечили человека от алкоголизма. Раз он побывал в лечебно-трудовом профилактории, второй. А третий... Год его нет, два. Ни слуху, ни духу. И в журнале учета ЛТП пишут: «Не вернулся». Подразумевается, что вылечился.

Если взять среднестатистическую тысячу тех, кто на данный день находится в местах лишения свободы, и проанализировать: какая у них по счету судимость? Все, кто со второй и больше, — это наше с вами поражение в борьбе за человеческую душу.

Есть истина, которую не очень-то хочется признавать (но она существует и без нашего признания) — в «зоне» модной считается совершенно чуждая нам мораль... «Не укради!» — требует библия. — «Не убей!», «Не обмани!» Но для вора украсть — значит совершить своеобразный подвиг. А если при этом украл лихо, много, ловко, обманул всех и скрылся так, что милиции и зацепиться не за что, значит, ты поднялся на высшую ступеньку мастерства, и в воровской иерархии стал привилегированным. О тебе легенды складывают, на твоем примере других учат. И не в форме обязательных ответов на нудные вопросы неприятного, порою ненавистного дяди (или тети), а в форме озорного, веселого рассказа о полуфантастических подвигах ловкого, сильного, удачливого человека. Он смел, он прекрасен, ему хочется подражать.