— Вовка! — крикнул он брату.

Калитка в воротах закрыта на специальный засов, двигает мальчонка засов, а подоспевшая старуха колотит его веником по спине, по голове! И поделом безобразнику. Калитка распахнулась, и один из мальчишек прямиком туда. Второй — за ним. Зацепил несчастную старуху и за собой поволок. На этом игра и закончилась. Бабулю тут ждали «экспедитор» и «рабочий», которого шофер-злюка согнал с машины, с ящиков.

Пока возле ворот шла неразбериха, группа захвата, которую возглавлял Иван Иванович, успела перемахнуть через высокую преграду напротив глухой стены.

Иван Иванович юркнул под плотную ставню и встал в простенке. Свои места заняли и остальные пятеро.

Тем временем Строкун допрашивал старуху.

— Прасковья Мефодьевна, кто у вас сейчас гостит?

— Никого нету, — сердито отозвалась Скороходова. — Да вам-то што до мово дома?

— А где же Юлиан Иванович и его друг?

Старуха пристально поглядела умными светлыми глазами на полковника милиции, вдруг ойкнула, словно ее ударили, грохнулась на землю и, обхватив Строкуна за ноги, громко, визгливо закричала:

— Лю-удоньки-и... Помоги-и-те-е! Убивают живую! Ой-ой-ой!!!

Первое естественное стремление мужчины — поднять пожилую женщину, распростершуюся у твоих ног. Смотреть со стороны на такое унижение седоголовой старухи — просто омерзительно! Уже появились из соседних домов люди, привлеченные отчаянным призывом о помощи. Прасковья Мефодьевна мертвой хваткой вцепилась в своего «обидчика», как будто вот так держаться за полковничьи ноги было основной ее специальностью все прожитые годы.

— Ой! Убивают! Морду-ют! Ряту-уйте, людоньки-и-и...

Иван Иванович, притаившийся возле глухой стены дома, не знал, что происходит на улице, но догадаться было не трудно: старуха подает сигнал тревоги тем, кто в доме. «Похоже, что постояльцы Прасковьи Мефодьевны не съехали, хотя от молока она отказалась».

Пока двери в сени не заперты, надо спешить!

Иван Иванович бросился к крыльцу, увлекая за собою участкового инспектора лейтенанта Кряжа — тот стоял в оконном проеме ближе всех к входу в дом.

Увы, было уже поздпо! Дверь оказалась запертой. Из окна через щель в закрытой ставне негромко, по-игрушечному, «чавкнул» выстрел, и лейтенант схватился за бок.

— Угадал, сволочь! — выругался он, оседая на крыльце.

Прижал левую, свободную от оружия, руку к голубоватой рубашке, с удивлением глянул на кровь, которая липла к пальцам. Иван Иванович подхватил его и потащил под укрытие глухой стены. Он все ждал, что Папа Юля выстрелит: сидевшие в доме через щели в ставнях отлично видели все, что делается во дворе.

Но Папа Юля не стрелял. По заверению Дарьи Семеновны, он хорошо знал майора милиции Орача, своего давнего врага, который вот уже двадцать с лишним лет искал его повсюду. Возможно, Ходан следил за ним. Наблюдал, как тот выходит по утрам из дома и спешит на работу. Бывает, что преступника тянет к своей жертве, которую он в свое время пытался убить, да не смог. А может быть, в своем бывшем соседе Гришка Ходан видел себя, свою несостоявшуюся жизнь? Вставая поутру, слушаешь щебетанье сынишки, а приходя вечером с работы, уставший до чертиков, включаешь телевизор и говоришь любимой женщине: «Да брось ты эту посуду, не убежит. Иди, посиди рядом». А она отвечает анекдотом: «Женщина-оптимист — это та, которая оставляет с вечера немытой посуду в надежде, что с утра ей непременно захочется ее вымыть».

И все-таки она оставляет кухню и идет к тебе, садится рядом на диван, а ты мягко, по-домашнему, положишь ей руку на плечи...

Не выстрелил, позволил майору унести раненого участкового инспектора. Может, Папа Юля просто пожалел пулю на своего бывшего друга? Друг мой — враг мой... Но не мог Папа Юля не знать, что миром им уже не разойтись.

Подошла пожарная спецмашина, вызванная заранее и ожидавшая неподалеку. Сдала задом, толкнула забор, повалила его, вернее — выбила проход против глухой стены.

Раненого лейтенанта унесли.

Иван Иванович, стоя в сторонке, постучал рукояткой пистолета по ставне и крикнул:

— Кузьмаков! Не выписывай себе высшую меру! Дом и двор оцеплены — сдавайся!

Иван Иванович умышленно не вспоминал Гришку Ходана. Тому терять нечего. Если осталась в нем капелька мужества, он постарается одну из пуль приберечь для себя. Но как в таком случае он поступит с Кузьмаковым?

Уведет за собою на тот свет предпоследней пулей?

Нельзя позволить! Нельзя позволить совершиться еще одному преступлению!

После смерти Голубевой Иван Иванович не однажды с горечью думал, что если бы в свое время Дорошенко и Кузьмакова расстреляли (а он, не беря греха на душу, подписал бы такой приговор), то скольких обид и трагедий удалось бы избежать!

На предложение прекратить бессмысленное сопротивление раздалось два выстрела. Это был ответ Папы Юли и Кузьмакова.

Надо было принимать срочные меры. Во что бы то ни стало — взять живыми!

Пожарная машина встала напротив одного из окон и напором воды из пушки-монитора ударила по плотной ставне, сработанной из доски-полудюймовки. Вода, казалось, в бессильной ярости грызла неподатливое дерево. Но Иван Иванович как-то видел: горела нефтебаза и таким монитором буквально разрезали баки прежде, чем залить их специальной пеной-гасителем.