– Я не буду пить перед тем, как ехать в Палату; лучше я это сделаю потом.

– Ты уверен, что это произойдет?

– О, да, – ответил он. – Так уж мне повезло, что я должен выступить с заявлением, и когда я закончу и еще не успею сойти с кафедры, какой-нибудь оппозиционер-«заднескамеечник» задаст мне вопрос, есть ли какая-то правда в статье Менхеллиона. Нечего и сомневаться. Именно так все произойдет.

Я спросил его, что он ответит.

– Бог знает. Я уже принял решение. Я скажу правду. Мне придется. Я не собираюсь лезть в такое дерьмо и лгать в Палате общин. Я скажу правду, но не обязательно всю правду.

– А вся правда должна выйти на свет?

– Понимаешь, Роб, я так не думаю. Я действительно не думаю, что она когда-нибудь выйдет на свет.

Это должно было меня насторожить, это должно было подать сигнал тревоги, но этого не случилось. Я слушал программу «Сегодня» по «Радио-4». Они уделили целых пять минут Линчам, Ферналам и Джейн Атертон, попутно упомянув, что Айвору Тэшему, министру по делам Военно-воздушных сил за рубежом, придется кое-что объяснить и что хотя его пригласили, он не захотел прийти на программу. Я прослушал все это, а потом поехал на работу. Когда я добрался туда, прочел несколько утренних газет. В них было полно связанных с этим делом статей, в том числе история жизни семьи Линчей и рассказ Шилы Атертон об учебе ее дочери в школе и в университете, о ее приятеле по имени Каллум и еще об одном, сыне богатого производителя стекла. Джерри Фернал хранил гордое молчание. Я так и не понял, какой был смысл публиковать большую фотографию его новорожденной дочери. Полагаю, Пандора, молчаливая и обычно сдержанная, с гордостью отдала ее газетчикам.

Я мог легко узнать, что произошло в Палате общин, но не сделал этого. К тому времени, когда на следующий день принесли газету, я больше не мог этого вынести. Знал ли Айвор заранее тот вопрос, который собирался задать ему лейборист-«заднескамеечник» Марк Сэддлер? Должны ли они выносить вопрос на обсуждение или могут просто встать и задать его? Я не знаю. Но знаю, что ответил Айвор, поскольку это попало в заголовки всех крупных газет. Об этом говорили по телевизору и по радио; это было везде.

Сэддлер был известным антироялистом и славился своим едким остроумием. На официальном открытии сессии парламента, когда герольдмейстер приглашает членов Палаты общин явиться к Ее Величеству в Палату лордов, он всегда выкрикивал какое-нибудь колкое замечание, оскорбляющее королеву, насчет ее расходов или поведения ее детей. Он был известным смутьяном и enfant terrible [13] .

Должно быть, к обеду стало известно, что должно произойти нечто выходящее за рамки обычного заседания. В Палате было полно народу, на обитых зеленой кожей скамьях не осталось ни одного свободного места. После того, как Айвор закончил выступление – нечто неинтересное, насчет стоимости одного эпизода в балканских войнах, – Сэддлер встал и спросил у него, может ли он прокомментировать статью в утренней «Таймс». Полагаю, все думали, что Айвор начнет вилять, возможно, возмущаться или откажется давать комментарии. Он поступил иначе.

Кафедра в Палате общин сделана из полированного дерева с накладками из тусклой меди. Немного правее на столе лежит жезл, символ королевской власти. Стоя на кафедре, Айвор произнес:

– Уважаемый джентльмен совершенно прав, задавая этот вопрос. Эти предположения верны. Некоторые детали изложены неверно, но рассказ о том, что я сделал, в основном правдив. Хиби Фернал была моей любовницей. Я действительно организовал ее похищение, хотя и с ее согласия. Я выплачиваю пенсию водителю той машины. Дермоту, брату Шона Линча, в настоящее время арестованного по обвинению в убийстве Джейн Атертон.

Привилегированность парламентских заседаний позволила Айвору безнаказанно упомянуть Шона Линча. Все присутствующие ахнули (по газетным сообщениям), поднялся шум, переросший в рев, похожий на лай собак, настигающих зверя на охоте. Но Айвор не был лисом или зайцем, и, думаю, он даже получал своеобразное удовольствие. Возможно, тогда он понял, почему первые христиане посылали свое смиренное, но вызывающее приветствие императору. Я представляю себе, как он оглядел скамьи, ряды лиц, вопящие рты, с тем же особым вызовом. А потом сел. Наверное, было какое-то обсуждение, вероятно, задавали еще вопросы, но когда спикер перешел к следующему вопросу, Айвор покинул Палату. Его уход был встречен полным молчанием.

Он отправился домой пешком. Это не очень далеко. По словам уборщицы, которая ушла примерно за час после ланча, журналисты сняли окружение с его особняка. Нет сомнения, что они тут же вернулись бы, если бы прознали, что случилось в Вестминстере. Так или иначе, Айвор остался совершенно один.

Меня там тоже не было. Я сидел в своем офисе в Сити, не в состоянии ни на чем сосредоточиться, гадая, будет ли задан предсказанный Айвором вопрос и что тот ответит. Айрис была дома с детьми, или, правильнее сказать, забирала Надин из школы, ведя за руку одного мальчика и толкая коляску с другим. Джульетта находилась в Рамбург-хаусе вместе с моей тещей.

Так как нас там не было, я не знаю точно, что произошло, но есть вещи, которые можно себе представить. Я бы сказал, что первым делом Айвор достал из письменного стола завещание, составленное на прошлой неделе. Джульетта потом рассказала мне, что он встречался со своим поверенным в пятницу, утром того дня, когда они приехали в Рамбург. Это завещание, должным образом подписанное и засвидетельствованное, он оставил на крышке письменного стола, убедившись, что больше там ничего не лежит. После этого отхлебнул виски «Джек Дэниелз» прямо из бутылки. Не знаю, почему он выбрал именно этот сорт; однажды он мне сказал, что он ему не нравится, и всегда предпочитал скотч, но, возможно, все это входило в его план. Не имеет большого значения, что он делал и что ему нравилось в тот момент, хотя это должен был быть виски, потому что именно его пьет «очень важный человек», делая себе анестезию перед тем, что ему предстоит.