Милиция размещалась в подвале старого дома. Тут же была и временная тюрьма, где содержалось десятка два воров, терпеливо и безропотно ожидавших нескорого суда. Милиционер втащил Тимоху в подвал и толкнул с лестницы. Подросток почти скатился по ступеням прямо под ноги высокому мужчине в выцветшеих галифе. Тот перешагнул через распластанное тело мальчишки и хмуро поинтересовался:

— Еще один вор? Так-так! Как зовут?

Тимоха, предчувствуя новый, нелегкий зигзаг в своей судьбе, едва сдерживал от обиды и бессилия слезы. Утираясь рукавом, он всхлипнул и промямлил в ответ:

— Тимохой меня зовут. Только какой я тебе, дяденька, вор? Настоящий вор убежал, а мне кошелек в руку сунул, когда я рядом стоял.

— Вот оно что. Это известный прием. Все так говорят. Но ничего, вот в тюрьме посидишь, у тебя будет предостаточно времени, чтобы крепко обо всем подумать.

В подвал, громыхая коваными сапогами, спустился еще один грузный мужчина в милицейской кожаной тужурке. Лампа едва тлела, желтый свет выхватывал из полумрака его сутуловатую фигуру. Вошедший напоминал медведя, спускающегося к своей раненой жертве, хищника, готового разодрать ее на части.

— Привет, Поликарп, — милиционер протянул руку вошедшему и, глядя на Тимоху, зло добавил: — Видал такого? Едва с горшка соскочил, и туда же за всеми, ворует!

— Что ты, Арсений, все удивляешься, у нас ведь такими, как этот, три камеры битком набиты. А ну вставай, говнюк, — кинул он Тимохе. — Иди к своим дружкам в камеру, они тебя давно дожидаются.

— Давай-давай, там тебя научат жизни! В кутузке сидеть — это тебе не кошельки на базарах тырить. Арсений, присмотри за ним, пока я ключи принесу.

Через несколько минут Тимофея втолкнули в тюремное помещение. В нос ударило кислым запахом нечистот и застоявшейся сыростью. Дверь за спиной гулко захлопнулась, и Тимоха ощутил себя замурованным.

Помещение было переполнено до отказа: заключенные, в основном подростки, занимали почти всю свободную площадь камеры, они сидели вдоль стен, жались по углам, лежали в центре.

Камера больше походила на вход в преисподнюю, где грешники дожидались своего часа, чтобы предстать пред глазами падшего ангела. Тимоха несмело топтался у порога, он даже как-то съежился под множеством настороженных глаз заключенных, уставившихся на новичка. Но уже через минуту-другую они потеряли к новенькому интерес, и камерная жизнь снова потекла по своим законам: парни весело переругивались между собой, вспоминали многочисленных приятелей и хвастались особенно удачными своими воровскими выходками.

Среди обитателей тюрьмы выделялся худенький долговязый татарчонок, который без конца сцеживал слюну через щербинку между зубов и громко, перебивая других, рассказывал о своих жуликоватых подвигах. С его слов выходило, что он числится в отчаянных ворах и на базаре не осталось прилавка, куда бы не проникла его длань, а прозябание в кутузке для него такое же обыкновенное дело, как солнце по утрам, как лужи после грозы. Тимоха даже не знал, куда ему присесть, — все места были заняты и никто из мальчишек не выказал желания даже подвинуться при его появлении. Они смолили длинные цигарки и, матерясь, тихо переговаривались между собой.

Только минут через десять один из пацанов, тот, что был говорливее и бойчее других, наконец поинтересовался у стоящего в дверях Тимохи:

— Эй, пацан, ты кто? Обзовись!

— Тимофей меня зовут, — сжался он под строгим взглядом татарчонка.

— А кличка у тебя какая?

— Кличка? Нет у меня клички.

Он опять ощутил на себе любопытные взгляды. Татарчонок действительно был старшим в этой многоликой, разношерстной компании — когда он говорил, то замолкали все, даже в самых дальних углах камеры.

— Как же ты без клички воруешь?

— А я не воровал.

— А как же ты здесь очутился?

— Случайно. Воровал не я, а один пацан, а когда он у дядьки кошелек стырил, пропажа обнаружилась, дядька поднял шум; тут-то пацан и сунул мне в руку незаметно сворованную вещь и все на меня свалил, а сам смылся. Меня же чуть было не убили на базаре — вон, всю морду расквасили.

— В нашем деле это бывает, — протянул татарчонок, продолжая внимательно изучать незадачливого новичка. — А может, тебя под нары загнать для начала, если ты не вор? Посидишь там для профилактики, — предложил он, хитро посматривая на пацанов; те уже вовсю улыбались в предчувствии новой забавы. Но главарь, сделавшись неожиданно серьезным, поинтересовался: — А как выглядел тот, что кошелек тебе подсунул?

— Невысокий, щуплый, на левой руке кольцо в виде черепа, — стал припоминать Тимоха.

— Ага! Валек это, — веско прервал его татарчонок. — Известная сволочь. Вот кого надо бы под нары сажать. Он не первого тебя подставляет, для него это забава, такая же, например, как для меня курево, — и заводила поднял вверх дымящийся окурок.

— Разве это хорошо — честных людей в тюрьму сажать?

— По-твоему, стало быть, тот, кто в тюрьме сидит, не честный? Если разобраться, то более честного человека, чем вор, не найти! Я правильно говорю, пацаны?