Шрифт:
Часы бьют три.
«Домой? – сомневается Лабберт. – Зачем? Там нелюбимая женщина. Встретит с грустным лицом, произнесет пустые, шаблонные слова: «Пришел? Еда на столе». Вновь начнется бытовая меланхолия. Не могу так»
Он часто остается на работе и ночует в кабинете. Женщина, которую он любил, покинула этот мир годы тому назад. Дети живут на другом конце Германии с ее родителями. После смерти любимой он так бы и жил один, ему никого не надо, но офицеру СС не надлежит вести холостяцкую жизнь. Новый брак состоялся для виду, и оба в нем были несчастны.
Из темноты открытого окна в комнату врываются звуки. Лабберт прислушивается. Стучат военные сапоги по каменной мостовой. – «Кто: СС, СА, СД?.. – гадает он. – Или обычные солдаты Вермахта? Хотя какая, к черту, разница? В Германии всего этого стало слишком много, чтобы заострять внимание на подобных различиях…»
Он смотрит на фуражку. С нее столь же пристально поглядывают глаза «мертвой головы». Серебряные Черепа – немые свидетели ужасов, которые учинит немецкая военщина.
Шаги учащаются. К ним добавляются чьи-то еще, но уже не сапожные. Вскрик. Глухие удары. Работают дубинки. Сдавленный стон. Шелест одежд.
Тело волокут по земле. И, как ни в чем не бывало, за окном снова ночная тишина.
Лабберт пожимает плечами.
«Они хотят, чтобы я отдал устройство! – вновь терзают его тревожные мысли. Они усугублены поздним часом; душевная тревога ночью – это не то же самое, что душевная тревога днем. – Утром прибудет бригада, и я больше его не увижу. А что это для меня означает? Только то, что больше мне не попасть в будущее! Я сидел над этим устройством много бессонных ночей в попытке разгадать тайну. Мне удалось. Знания в области математики сильно помогли. Но теперь, когда я побывал в будущем, увидел то, чего, наверное, видеть не должен был, мне грозит опасность. Возможно, маленький человечек в смешном пенсне не захочет расстраивать своего фюрера информацией о неминуемом поражении и личном предательстве, когда его сепаратные переговоры с западом были раскрыты, и прикажет позабыть о секретном проекте и уничтожить всех, кто в нем состоял. Я первый попаду под замес!»
Лабберту почему-то вспоминается Эрнст Рем, та июньская «Ночь длинных ножей» и горы расстрелянных.
«Гиммлер – циник. Он не пожалел своего друга – не пожалеет и всех остальных. Радует пока одно: даже забрав у меня машину времени, они не смогут с ней разобраться. Но пройдет какой-то срок, и методом проб и ошибок они, безусловно, ее разгадают. Из этого следует, что, возможно, у меня будет запас времени»
Острая головная боль вдруг сковывает череп в кольцо.
«Боже мой, что это? Похмелье? Никогда оно не сопровождалось такой болью»
Он встает и, шоркая сапогами, идет к окну в надежде, что свежий воздух спасет.
Боль спускается к груди. Ему впервые за себя поистине страшно.
– Сапоги… Проклятые сапоги! – Он сдергивает с себя тяжелую солдатскую обувь и от изнеможения падает на пол.
Небольшой угол обзора, снизу вверх, позволяет видеть звезды.
Лабберт тщетно пытается встать. Нужно кому-нибудь сообщить! При сердечном приступе очень важно находиться под присмотром.
В него никогда не стреляли. Мировую войну 1914 года удалось пройти без ранений. Но сейчас в него словно выстрелили. Все тело скованно болью, он ощущает каждое нервное окончание.
«Паника ни к чему, – думает он, теряя сознание. – Встречу последнюю минуту с достоинством… К тому же здесь такой чудесный вид. Не каждому суждено умереть, вглядываясь в глубокое звездное небо…»
Спустя почти час, он приходит в себя. За окном гудит мрачная ночь. Боль отступила. Он поднимается, держась одной рукой за подоконник. Вдруг что-то большое и серое шарахается, взмахивает крыльями и улетает прочь в открытое окно. Это филин. Большой серый филин, что живет где-то по соседству, на одном из здешних чердаков. Оказывается, все это время он сидел здесь.
– Нечистая сила, он мог выклевать мне глаза! – кряхтит Лабберт.
«Что вообще со мной приключилось? Сколько себя помню, ни разу не терял сознание. Алкоголь? Ну, нет. Бывало, пил и похлеще. Тогда что же?»
На пути к зеркалу спотыкается о разбросанные сапоги. Зажигает маленькую лампу и долго всматривается в свое отражение. Перед ним человек, которого он привык видеть. Но в облике что-то настораживает. Какая-то незначительная деталь.
Лабберт слышит, как в голове бушует кровь. Страх.
«Мать моя! Коньяк здесь ни при чем. Я болен!»
Глава 5
Проселочные дороги, пыльные тропки, поле и лес. Две фигуры пробираются в темноте. Ночь – лучший маскировщик; их спины фактически сливаются с природным ландшафтом.
– Как думаешь, в этих лесах есть опасные звери? – спрашивает Лотар.
– Думаю, после обезвреженного грузовика с вооруженными штурмовиками, нам вряд ли может угрожать зверь, – отзывается Иосиф. – В крайнем случае, ты его пристрелишь.